Кое-что ему удалось придумать, и даже объяснить аппаратчикам идею, как надо поступить дальше. Они согласились. Правда, было видно, что верят в её осуществимость не очень-то.
После развели костёр. Иван, разрывая первозданную тишину тысячелетий, настрелял дичи. Приготовили нехитрую еду.
Поели, отдохнули, повеселели.
Из травы и тонких прутьев сплели верёвки. Прочности особой в них не было, но для того, чтобы перекинуть через шею, а к концам привязать стволы, они годились.
В снаряжённом состоянии Делеса и Ивана от двух брёвен пригибало к земле. Впору ползти, а не идти. Смешно же они выглядели, нагруженные таким образом. Но никто не смеялся. Аппаратчики вообще, наверное, не умели смеяться, а Ивану просто не хотелось.
Да и какой смех, когда глаза от тяжести пучит?
– Пошли! – прохрипел за его спиной Делес, и они стали на дорогу времени.
До барьера, ставшего на пути аппаратчиков, которого Иван не ощущал, не видел, не осмысливал даже, было всего несколько шагов. Они одолели их, хотя и на полусогнутых в коленях ногах, быстро.
Потом началось…
Трудно судить, что это было. Для Ивана барьер не существовал, и он двигался в поле ходьбы нормально, а вот с Делесом творилось что-то не понятное. Оглянуться ходок не мог, да и, оглянувшись, наверное, ничего бы не увидел бы. Зато все эволюции, происходящие с напарником, сказывались на его шее и руках непосредственно.
Делеса там, за ним, раскачивало и мотало во все стороны как на волнах, дёргало так, что Ивану порой приходилось упираться с бычьим напряжением, наклонив голову вперёд, и доставая ею почти до земли, чтобы ценой неимоверных усилий сделать очередной шаг и протащить за собой аппаратчика сквозь упёршееся время.
Представляя, уже после возвращения домой, весь путь, пройденный для преодоления барьера, Иван не насчитал и двадцати мелких шагов или всего несколько сот лет для реального мира, но зато каждый шаг давался с тройной перегрузкой.
И так шаг за шагом…
И всё-таки из ямы они выбрались. Преодолели барьер!
Почему он возникал для аппаратчиков на границе сто четвёртого тысячелетия до нашей эры, Иван так никогда толком и не узнал. Но ведь что-то было…
Делес после преодоления барьера и проявления в реальном мире совершил, по всей видимости, необыкновенный поступок в своей жизни. Скинул брёвна, кинулся к Ивану, полу обнял его за болезненно горящие от усталости плечи и жарко сказал:
– Спасибо!
«Вот! Заслужил!» – гордо выпрямился Иван.
Впрочем, каждый из них искренне благодарил его.
Иван сделал заключение: в обычной обстановке своего времени они, конечно, вполне нормальные люди. Разгорячились же они от воздуха кратера в прошлый его приход. А нынешнее отношение к нему, так на это, возможно, наложили отпечаток экстремальные условия, да ещё мысль о единственной возможности вырваться из временной ловушки с помощью кого?.. Пращура!
Это так, как если бы у современника Ивана отказал мотор машины где-то посредине безлюдной дороги, а к нему подходит казак Запорожской Сечи времён ещё Иоанна Третьего и запросто предлагает посмотреть, что там с мотором, и берётся починить его. Но водитель-то машины прекрасно осведомлён о способностях такого человека из прошлого.
«Хорош сюжетец», – умилялся сам себе Иван.
Впрочем, он понимал зыбкость своих рассуждений, ибо они могли быть плодом его фантазии.
И что они о нём думали – их забота.
Главное – дело сделано!
Иван без особого сожаления помахал аппаратчикам рукой вслед и потихоньку поплёлся в своё настоящее.
«Всё! – думал он нехотя, но расчётливо. – Ходьбу во времени пора побоку. А то чёрт-те что со мной творится. Уж скоро полгода, как я с дороги времени не схожу. Да что мне, делать больше нечего, как за аппаратчиками мотаться? В будущее, которое мне не по душе, заглядывать? С полоумным Солом водиться?»
Путь к дому длинный. Много чего передумал Иван. Стих даже какой-то дурацкий сочинил:
Я во времени ходок,
Да во время не ходок.
Лучше уж прорабом быть,
Чем во времени ходить.
Во всё горло орал-пел его на дороге времени, припевая отпетое ещё в студенческие годы: – Чечевица с викою, а я сижу, чирикаю…
Всё именно так и было.
Все так и было…
Хозяева жизни
(продолжение)
Чем дольше Радич смотрел остановившимися злыми глазами на Владимира, тем пунцовее становилось его гладкое откормленное лицо. Казалось, кровь вот-вот брызнет через ненадёжную защиту кожи на щеках. Зато Владимир, наливаясь обжигающе слепой ненавистью, бледнел скулами и лбом, а остальные части его лица приобретали жёлто-пергаментные оттенки, поражая безжизненностью.