Возбуждённые базарные голоса договаривающихся сторон достигли апогея.
– Неужели там и Ил-Лайда, – разочарованно подумал вслух Иван.
– А ты ей предложил достойную альтернативу? – осуждающе сказал Симон. – Её отец, Гирба-Сех-МирГунн, держит дочь в ежовых рукавицах. Вот она и рада вырваться из-под его опеки и делать всё, что пожелает.
– Но как он может за ней уследить? Ей ведь стоит стать на дорогу времени и – всё.
– Тут особый случай. Он тоже ходок с большим кимером, правда, верт. Она же ренк. Но не в этом беда, а в том, что он – самодур.
Иван приуныл.
Что-то не складывалось из того, что ему грезилось совсем недавно. Что именно, он бы и сам не смог сказать, но ведь что-то назревало. При том что-то приятное. Он верил в это, а теперь – что старуха перед разбитым корытом…
Маркены тем временем разбирали ходоков и временниц и мелкими стайками уводили их по аллее, ведущей к стене многооконного строения в конце её.
Теперь, наконец, можно было увидеть, затерявшуюся было среди многолюдства, фигурку Ил-Лайды. Её взяли плотно в круг трое местных. Складки их балахонов играли и сверкали на солнце от активной жестикуляции.
Иван вздохнул и повернулся к Симону.
– А что мы? – спросил он вяло. – Куда теперь?
– Никуда. Погуляем… Тебе здесь не нравится?
– Да нет, – скучно отвечал Иван. – Красиво.
Симон повёл рукой вокруг.
– Видишь, наши уходят в глубь парка. Там ещё чудеснее. Озёра, скалы… – И добавил, словно вёл репортаж с места событий: – Изумительные по красоте места… Ну вот! – вдруг воскликнул он с весёлым удовлетворением, словно только того и ожидал. – Мы не одни.
– Мы… – Иван быстро оглянулся, чтобы посмотреть на то, что видел Симон.
К ним, покусывая губки, спешила Ил-Лайда.
У Ивана неровно забилось сердце. Как она была хороша! Легка и подвижна…
Парк, похоже, не имел границ, а если и имел, то они где-то затерялись так же, как где-то по дороге в нём вдруг затерялся Симон, внезапно исчезнув при пересечении одной из аллей.
Иван остался наедине с Ил-Лайдой, но какого-либо сближения между ними не происходило, а разговор короткими фразами, без содержания в нём какой бы то ни было логики или последовательности не содействовал тому.
Тишина, нарушаемая лишь птичьи граем, и весенняя красота парка умиротворяли чувства, и можно было ожидать, что всё это даст толчок к более тесному общению между молодыми людьми; но, вопреки этому, отчуждённость, крепнущая с каждым шагом, начинала раздражать и злить Ивана, поскольку он только себя винил в создавшемся положении.
Вначале восхищённо щебетавшая Ил-Лайда: Ах, посмотри, какой красивый цветочек!.. Какой милый вид отсюда!.. Здесь и воздух молодит!.. – примолкла, не находя поддержки со стороны Ивана. От него в ответ она слышала лишь короткие и нейтральные реплики: – Да… Угу!.. Конечно… А то и вовсе не дожидалась какого-либо отклика.
Он видел то же самое, что и она, также был очарован окружающим миром, и всё-таки никак не мог переступить какого-то порога, чтобы уподобиться Ил-Лайде и окунуться в щенячий, как ему это представлялось, восторг.
Наступил момент, а он и не мог не наступить, когда они уже как будто шли вместе, но порознь…
Кап-Тартар нравился Ивану всё меньше…
Наконец аллея, по которой они уже шли не менее получаса, вывела их к небольшому живописному озеру. Голубое зеркало его поверхности лежало глубоко погружённое в ванну из почти отвесных жёлтых скал, здесь и там избитых ярко-изумрудной зеленью непонятно как проросших растений; длинные стебли их прихотливо кучерявились и отражались в воде. В синих водах были видны грязно-серые спины крупных рыб, беспорядочно шныряющих от берега к берегу.
Аллея вела к самому берегу озера и обрывалась прямо перед водой. Дальше жёлтый склон сразу переходил в обрыв.
– Здесь можно купаться!
Ил-Лайда ожила и одним лёгким движением освободилась от сандалий, а затем, быстро развязав пояс, потянула коротенькое платьице через голову.
Иван дрогнул. Нравы многих народов довольно лояльно относились к нарушению запретов или норм поведения, в которых он воспитывался. Вспомнился хотя бы Уленойк с проповедью постоянного ублажения женщин.
Ему следовало отвернуться, но неожиданно для себя он залюбовался девушкой. Вернее, движением её рук.
Обычно его взгляд оценивал у женщин фигуру и стройность ног, потом миловидность лица и вполне удовлетворялся этой триадой прелестей. А тут его поразили руки Ил-Лайды. Гибкие, изящные, с тонкими, удивительно красивыми пальцами с непритязательным колечком на одном из них они, казалось, жили своей жизнью, но и гармонично принадлежали девушке.