Одежда… Ничего, кроме набедренной повязки. Тела жилистые, но тонкокостные. По мере того, как они подходили, шаг их, размашистый и уверенный вначале, стал укорачиваться и сбиваться, а на лицах, чуть поросших первой редкой растительностью, нарастало удивление.
Вся троица в росте много уступала ходокам, да и некоторым женщинам. И между собой они словно провели косую линию: самый высокий возвышался над средним на столько же, на сколько тот превышал третьего молодого человека.
Они остановились в десятке шагов, за их спинами столпились о чём-то галдящие существа.
– Эта встреча, – негромко произнёс Хиркус, – даже во сне невозможна. Но она случилась!
– Ну да. Не верь глазам своим, – отозвался Арно.
– Итак, – повысил голос Хиркус, – думаю, достаточно насмотрелись друг на друга. Так кто же вы будете?
Сказал он это на английском языке, стараясь произносить слова внятно, как на сцене.
До того вытянутые лица пришедших озарились радостными улыбками. Они переглянулись.
– Вы и вправду люди!.. А они не захотели верить!.. Какое счастье!.. Как будет рада наша Мать!.. – заговорили они наперебой.
Их произношение страдало неточностью, английские слова перемежались французскими и испанскими – некая смесь. Но то, что они говорили, было понятно всем, разве что, быть может, кроме дона Севильяка.
Капля в океане времени
Брызги временного канала Пекты разлетелись, хотел он того или нет, мелкими каплями в пространственно-временном океане, и каждая из них увлекла за собой людей. Единицами, сгинувшими в одиночестве и не оставившими по себе ничего, и десятками. Последние пытались каким-либо образом выжить в новых для них условиях, наладить быт, продержаться и не впасть в варварство, хотя бы в течение того промежутка времени, пока они не уйдут в мир иной. Но и они тоже не могли оставить никаких следов своего пребывания, так как хозяйство их было примитивным, и они не могли долго существовать в чуждом для них мире.
А мир этот страдал непредсказуемостью, неприветливостью и заведомо не приспособленностью к бытию человека…
Их оказалось тридцать.
Вернее, в начале струя канала отбросила в прошлое кучно четырнадцать человек. Это потом к ним примкнули по одному, вдвоём, а однажды даже трое. Все они существовали в небольшой точке пространства и времен: не больше десятка тысяч квадратных километров и в промежутке лет в двадцать. Основная группа стала как бы ядром, собирающим вокруг себя и тех, кто появился здесь раньше их, и тех, кто волей судьбы был выброшен каналом позже.
Люди постепенно обустроились, выбрав место стоянки у небольшой реки, построили шалаши, благо они попали в благоприятный климат без зим и проливных дождей, обжились.
Но была странность или провидение в их общежитии: в колонии проживала лишь одна женщина. Ей ещё до скачка в прошлое давно перевалило за тридцать лет, и до того она не познала ни одного мужчины, поскольку страдала редким уродством лица – оно у неё словно было вдавлено в глубь головы – и склочным характером. Но здесь, в колонии, для мужчин она оказалась единственной женщиной. И уже через год разродилась тройней мальчиков, отчего получила в колонии непререкаемый авторитет и имя – Мать.
Она рожала постоянно, но, будто оберегая близнецов, все их единокровные, а может быть, и родные братья и сёстры, умирали в младенчестве, лишь почти десятью годами позже она родила дочь, которой уже было двенадцать лет. На неё те из мужчин, кто ещё не превратился в дряхлых развалин, стали уже поглядывать как на вожделённый плод. Но Мать оберегала девочку и решительно пресекала все их притязания. Она и своих сыновей не подпускала к дочери, считая её слишком маленькой для вошедших в зрелый возраст юношей.
Переговоры не были долгими. Да и о чём говорить, если почти рядом живут люди.
Собираясь выходить из своего временного лагеря, Хиркус, всё больше прибирающий к рукам руководство над группой, тихо предупредил ходоков:
– Оружие спрятать! И как можно дальше. Лучше пусть оно останется для нас и только для нас.
Дон Севильяк согласился с Хиркусом, но выполнил это неохотно, тем более что мясо, добытое им третьего дня, закончилось, а выходить на охоту с дубиной или с копьём, ему претило.
– Если у них есть, что поесть, то, конечно, зачем нам оно. А если нет, то придётся показывать.
– Еда у них есть. Эти ребята не слишком истощены, – показал Хиркус на братьев-близнецов.
А те, знавшие в своей жизни только одну женщину, – свою мать, долго не могли понять, почему стоящие перед ними люди так различаются и видом, и одеждой, и поведением, да и голосами. Даже когда до них стала доходить истина, они всё равно не верили. Не могло такого быть, чтобы женщины превышали числом мужчин…