– Как ты? – спросил Тихон, помогая ей подняться.
Алена не ответила, а лишь обняла его, повиснув на шее. На миг показалось, что сейчас брызнут слезы и она разревется. Но слез не было.
– Спасибо, – прошептала Алена.
Немного успокоившись, она прошла к своей квартире и дрожащими руками открыла дверь. В прихожей было темно, лишь немного света проникало с кухни.
– Мам, пап, – позвала Алена.
В ответ тишина. Алена прислушалась. Ничего.
Не включая свет в прихожей и не разуваясь, Алена несколькими большими шагами преодолела расстояние до кухни, толкнула закрытую дверь.
Яркий свет на секунду ослепил ее, но вот зрение пришло в норму. В кухне было пусто. На столе стояла грязная посуда. Алена подошла ближе. Эта посуда осталась после ее завтрака. Она так торопилась на работу, что не успела убрать грязную тарелку и чашку, где на дне до сих пор чернел остывший кофе.
Алена вспомнила. Она завтракала уже одетой, родители еще спали. Она глянула на часы и увидела, что опаздывает уже почти на десять минут. Оставив посуду как есть и даже не выключив свет, она побежала в прихожую, обулась и вышла из квартиры. Когда она закрывала входную дверь, то подумала, стоит ли попрощаться с родителями. Но те спали, и она решила, что не надо их будить.
Теперь все ясно. Этот свет на кухне, этот свет, которому она так обрадовалась, решив, что тут родители и с ними все хорошо, этот свет оставила она. А если грязная посуда простояла весь день и этот чертов свет тоже горел весь день, значит…
С расплывающимся по телу чувством надвигающейся неминуемой катастрофы Алена кинулась в родительскую спальню. Шторы были задернуты, и в комнате был кромешный мрак. Рука нащупала выключатель на стене, и вот спальню залил свет.
Ее родители стояли в центре комнаты. Видимо, услышав, как она вошла, они теперь поворачивались к ней. Их столь милые морщинистые лица были лишены всякого выражения. Кожа была бледной, и тут и там темнели бесформенные пятна. Блестевшие в свете люстры глаза были налиты кровью.
Родители Алены были заражены.
Часть 3. Замоскворечье. Глава 37
Стемнело, и они ехали по ночной Москве к дому Андрея. Влад смотрел в окно на проплывающие картины за окном. Людей на улицах было немного, как, впрочем, и зараженных. Кое-где попадались брошенные машины, с открытой дверью или дверями, иногда разбитым стеклом, залитым кровью. Наверно, чаще всего попадались просто лежащие на асфальте проезжей части или брусчатке тротуаров тела. Чего-то похожего, как было на Пречистенской площади, Влад не увидел ни разу. Видимо, такие крупные очаги заражения были редкостью. После того, что произошло на Красной площади, а немного времени спустя перед банком, Влад думал, что такие аварии и массовые нападения происходят на каждом углу, что навевало совсем уж депрессивные мысли.
Когда они подъехали к дому Андрея, который располагался где-то между станцией метро Третьяковская и Третьяковской галереей, происходящее в Москве перестало казаться Владу таким уж безнадежным.
Андрей запарковался у подъезда, и втроем, поглядывая по сторонам, они пошли к входным дверям. Дом Андрея был ближе всего, поэтому Андрей хотел проверить его первым, а потом уже ехать до школы и работы жены.
Влад посмотрел на окна верхнего этажа, но те были темные.
– Окна темные, – сказал Влад.
Андрей был напряжен. Влад никогда раньше не видел друга таким. Но учитывая сложившиеся обстоятельства, напряженность и нервозность Андрея была вполне понятна.
То чувство, что Влад находится в чужом теле и живет жизнью другого человека, исчезло. Правда, нельзя сказать, что все стало по-прежнему.
Да, он был все тем же Владом, что разрушил свой брак, что наивно переоценивал ценность пусть даже оригинальной и красивой идеи, считая, что одна ее презентация миру низвергнет всех ниц и заставит пускать восторженные слюни, обратив раболепные взоры на него, непревзойденного гения. Но теперь он был еще и другим Владом, тем, что смотрел на эти заблуждения без малейшего сожаления, чувствуя, что сбросил их, как сбрасывают весной тяжелую зимнюю одежду и подставляют соскучившееся по лету тело солнечному теплу и свежему ветерку.