– Я знаю, куда ты клонишь, Лилли, – наконец сказал ей Джош, стряхнув пепел со своей сигары на камень. – И я хочу, чтобы ты поняла две вещи. Во-первых, в том, что ты сделала, нет ничего постыдного.
Она опустила взгляд.
– Ты имеешь в виду, в том, что я сбежала, поджав хвост, когда на тебя напали?
– Послушай. На твоем месте я бы поступил точно так же.
– Брехня, Джош! Я даже не…
– Дай мне договорить. – Он погасил сигару. – Во-вторых, я хотел, чтобы ты убежала. Ты меня не слышала. Я орал, чтобы ты убиралась оттуда к черту. Смысла не было – до второго молотка было не дотянуться, мы бы оба завязли с этими тварями. Понимаешь, о чем я? Тебе не стоит стыдиться того, что ты сделала.
Лилли вздохнула, по-прежнему не поднимая глаз. По ее носу скатилась слеза.
– Джош, я очень ценю то, что ты пытаешься…
– Мы команда, так? – Он наклонился, чтобы видеть ее красивое лицо. – Так?
Она кивнула.
– Мы неразлучны, верно?
– Верно, – снова кивнула Лилли.
– Мы как хорошо смазанный механизм.
– Ага. – Она вытерла слезы тыльной стороной ладони. – Ладно.
– Давай все так и оставим. – Джош протянул ей свою влажную бандану. – Идет?
Она взглянула на бандану у себя на коленях, взяла ее, посмотрела на Джоша и выдавила из себя улыбку.
– Боже, Джош, да эта штука просто отвратительна!
Три дня палаточный городок вообще не подвергался атакам, спокойствие омрачило только несколько мелких инцидентов. Однажды утром группа детей наткнулась на подрагивавшее тело, валявшееся в придорожной канаве. Его серое, изъеденное червями лицо было обращено к верхушкам деревьев в бесконечной агонии, из горла раздавался хрип. Выглядело тело так, словно недавно встретилось с механической жатвенной машиной: там, где когда-то были руки и ноги, теперь торчали лишь неровные обрубки. Никто не мог понять, как это лишенное конечностей туловище оказалось здесь. Чад добил его единственным ударом топорика в прогнившую носовую кость. В другой раз, зайдя в общественный туалет, чтобы испражниться после обеда, один из престарелых обитателей лагеря вдруг с ужасом понял, что грешным делом справил большую нужду прямо на зомби. Ходячий как-то умудрился застрять в выгребной яме. Один из молодых мужчин без труда убил его одним ударом ручного бура.
Но эти события были друг с другом не связаны, и половина недели прошла без происшествий.
Передышка дала жителям лагеря время на то, чтобы организовать свой быт, закончить возведение последних убежищ, уложить припасы, изучить близлежащую территорию, привыкнуть к новому укладу жизни и сформировать группировки, коалиции и иерархии. Семьи – их было десять, – казалось, имели больше веса при принятии решений, чем одиночки. Какая-то солидность из-за того, что на их карту было поставлено больше, обязанность защищать детей, может, даже символизм, вкладываемый в воспитание семян будущего, – все это добавляло им некоторого негласного авторитета.
Среди патриархов этих семейств выделился фактический лидер – Чад Бингэм. Каждое утро он проводил собрания общины в цирковом шатре и распределял обязанности с серьезностью главаря мафии. Каждый день он важно обходил границы участка, заложив за щеку порядочную порцию табака и держа пистолет на виду. Зима была на подходе, а по ночам за деревьями то и дело слышались тревожные звуки, и Лилли волновалась из-за этого мнимого лидера. Чад следил за Меган, которая теперь переметнулась к одному из других мужей – на глазах у всех, включая его беременную жену. Лилли беспокоилась, что весь видимый порядок лагеря покоился на пороховой бочке.
Палатки Лилли и Джоша стояли всего ярдах в десяти друг от друга. Каждое утро Лилли просыпалась и сидела, смотря на застегнутый на молнию вход, поглядывала на палатку Джоша, пила быстрорастворимый кофе без кофеина и пыталась разобраться в своих чувствах к здоровяку Ее трусливый поступок по-прежнему мучил ее, преследовал, являлся к ней во снах. Ей снились кошмары, в которых она видела окровавленную дверь того захваченного автобуса в Атланте, но теперь на части раздирали не ее отца – теперь по забрызганному кровью стеклу на глазах у Лилли сползал Джош.