Максим ГОРЕЦКИЙ
ХОДЯКА
В полдень короткого, серого и унылого дня самой поздней осени по дороге из города двое солдат вели ходяку. Казалось, все уснуло или задремало. По зеленой озими кое-где ходили кони. Теперь никто их не пас, никто за ними не присматривал.
Не сегодня-завтра, с вечера или ночью выпадет снег и белым покрывалом укроет мерзлую землю, озимь — и ляжет зима.
Скотина — и та чует. Свиньи в одиночку убегают далеко-далеко от гумен и огородов на жито, в лощины, к дубам, роются в листве и так стараются, словно боятся голодными встретить зиму.
— Ах ты, волчье мясо, куда прибежала из деревни! — выругал передний солдат черную свинью, которая ходила по зеленым всходам вдалеке от села.
Он перекинул винтовку с руки на левое плечо и хотел как-то нарушить невеселую тишину осени: похлопал себя по ляжке, провел рукой под красным кончиком задиристого носика и разгладил колючие, шильцами, усики.
— Вон бежит девочка сгонять,— пояснил второй, шагавший сзади, помоложе, мордастый и красный, без усов.— Наших однажды забрали панские лесники, тоже осенью, с озимого жита, по два рубля за голову пришлось заплатить. Как раз перед моим призывом, помню.
Только ходяка все время молчал, словно бы считал ни к чему весь этот разговор со своими конвоирами. Совсем озяб, бедняга. Взяв палку под мышку, поглубже сунул худые дрожащие руки в оборванные рукава выцветшего, латанного-перелатанного, когда-то черного, панского пальтишка. Человек ужасно устал и шаркал по дороге изношенными лаптиками. Его старое морщинистое лицо раскраснелось, это было видно даже сквозь седую и жесткую щетину. А короткие и пышные, как жгуты, усы, пожелтевшие от табака, нервно шевелились под крючковатым носом.
У околицы села он как будто оживился и не так низко держал худые костистые плечи. Схватил в руку палку и стал крепче опираться на нее, с большим интересом вглядывался в окружающую местность.
Тем временем девочка подбежала поближе и с нескрываемым любопытством наблюдала из-за берез да солдатами и оборванным старцем.
— Эй, девочка! — крикнул мордастый. — Как называется ваше село?
Та ничего не ответила и убежала.
Когда они подходили к бане, оттуда вышли молодые парни с дедом и стали пристально следить за незнакомыми людьми. Из предбанника доносились громкие голоса, шум и перестук мялок.
Тодоровы мяли свой лен.
— Кого-то ведут,— сказал деду парень помоложе.
— Ведут,— коротко ответил дед Тодор, щуря свои подслеповатые глазки. И сердце его вдруг забилось в тревоге — не ведут ли по этапу внука, ушедшего еще весной на заработки.
— Стой! — скомандовал старший солдат. Оба остановились и сняли винтовки. Остановился и ходяка, опершись на палку. Он бросал вокруг себя хмурые, безучастные взгляды.
Из предбанника вышли все, кто там был, и подступили поближе.
— Человека вам привели, если признаете своим,— сказал мордастый и улыбнулся.
— Нам? Разве он наш? — удивился дед Тодор.— Что-то не знаю такого...
Ходяка переступил с ноги на ногу, хлопнул убогими лаптиками, ударил палкой о землю, как-то странно задвигал усами, словно таракан на стене, глянул на всех из-под мохнатых бровей и опустил голову.
— В бумагах он пишется Янка Непомнящий... И заявляет, что родом из вашего села,— уточнил старый солдат.
— Нет, не знаю такого...— испуганно пробормотал дед Тодор.
— Пойдем к старосте, ежели так,— сказал старший, и мордастый тоже взял винтовку на плечо. Ходяка засунул палку под мышку, втянул голову в плечи и молча пошел между ними дальше.
Тем временем из хат выходили мужики, бабы, дети. Они обступали несчастного и глазели на него, как на затравленного волка.
Когда подошли к хате Левона, ходяка вдруг остановился.
— Ну что? — спросил солдат. Все, кто шел следом, тоже остановились.
— А вот тут прежде стояла корчомка. Еська водкой торговал.
— А и правда стояла тут корчма...— очень удивился дед Тодор и покачал головой.— Стояла, стояла... знаем.
Пошли дальше.
***
В старостову хату, на необычное для тихой деревенской жизни собрание, набилось полно людей.
Старики расселись на широких скамейках и молча думали каждый о своем. Те, что были помоложе, толпились у порога, а дети, раскрыв рты, с любопытством смотрели на ходяку и нетерпеливо подталкивали друг дружку вперед.
Ходяка опустился на колченогую скамеечку и смотрел на все безразличным взглядом. По сторонам сели солдаты.
— Так я ему и поверил! — говорил, не глядя на ходяку, высокий рыжий Остап, работавший когда-то на шахтах и немало повидавший на своем веку.— И как тут поверишь, если они, такие, всю жизнь свою бродяжничают. В Сибири говорит, что из нашего села; не примем мы к себе, начальнику скажет, что со Смоленщины, назовет какую-нибудь знакомую деревню, откуда родом его товарищ или сам в ней когда-либо бывал. А на Смоленщине будет говорить, что с Минщины. Вот так и таскают на казенных хлебах... Да не жить мне на этом свете, если он из нашего села. Вот и думайте, мужички, принять его или не принять.