- Ради чего? Ради кого?
- Ради предков, например. Есть миф, по которому предков можно воскресить чередой богатых потлачей. Но этот миф - только повод, конечно. Главное - это унизить соперника, который, возможно, тоже дал потлач, то есть дал тебе в долг. Унизить, поставить его в тень своего имени. Ну, и остальных получателей потлача тоже. Такая вот война имуществ. Разумеется, когда белая администрация в Америке видит, что индейцы уничтожают свои продукты, свой жир, когда те топят лодки, жгут дома, они почитают себя обязанными остановить это безобразие.
- И что же, получается?
- Нет. Индейцы просто убегают и делают потлачи в других местах. Однако, это крайности. Главное же свойство потлача - роль кредита. Это кредит в обществе, еще не имеющем денег, в обществе, где нет торговли, а есть только обмен. Давший потлач делает взявших своими должниками. Он уже может, например, не беспокоиться за судьбу детей на тот случай, если прежде времени умрет. Их воспитанием займутся получатели потлача. Человек, желающий добиться более высокого положения в племени, тоже дает потлач, причем ему помогает в этом весь род. Кстати, от потлача уклониться нельзя. Не пригласить кого-то нельзя тоже, потому что это означает тяжкое оскорбление: человека хотят исключить из такого вот круговорота взаимных услуг и обмена товарами. То есть выгнать из племени, понимаете? Вот вам и сказка про фею.
Надежда Николаевна потерла лоб, замерла. Потом, не убирая руку со лба, взглянула на Бокильона.
- То есть вы хотите сказать, что нынешний праздник - это тоже потлач?
- Безусловно.
- Господи, какое варварство! То-то я и смотрю, что все образцовые нации от такого обычая давно отказались.
- Не будьте строгой, Надежда Николаевна. Любой из наших обычаев, любое правило общежития уходит корнями к варварству. Иначе и быть не может. Впрочем, возможно, что на самом деле это и не варварство вовсе, а как раз наоборот.
- Объясните.
- Возможно, это зачатки социализма. Хотя бы на один день власть и общество получают, как говорят индейцы, одно сердце. Да и желудок у них становится тоже один. Как знать...
Надежда Николаевна наморщила лоб, подумала и сказала:
- Он что, Господом Богом себя возомнил? По мне так это пошлый фарс! Тьфу ты... Князь обезьянский! Тоже мне: накормил пять тысяч народа пятью хлебами и двумя рыбами... Хм... И народ тоже хорош. Поддался первому же искушению дьявола: скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Общими, причем. Вот и весь ваш социализм. Так ведь, неровён час, и половой коммунизм введут. Я читала: ни мужа, ни жены, а все дети общие, как в эру до появления брака. Говорят, у людоедов с Огненной Земли и сейчас так.
Бокильон улыбнулся.
- Дамам свойственно все учения сводить к вопросам брака...
- Николай Константинович!
- ...Но насчет пошлого фарса я с вами согласен - продолжил Бокильон. - Действительно, почему только пять тысяч, почему четыреста тысяч, почему не весь народ? Почему в одной Москве? И вообще, почему здоровых людей кормят за просто так? Ведь это развращает пуще воровства у того же народа.
- Но это же подарки...
- Нельзя сделать подарок незнакомому человеку. Это что-то другое.
- Не свят для вас народ, Бокильон, - сказала Надежда Николаевна.
- Не свят - согласился Бокильон. - Народ - не икона. Я его только изучаю. Это и есть этнография. И, знаете, у меня назрела страшная догадка.
- Какая же?
- Смотрите, какими толпами валит народ. Как решительно он идет, как уверенно! За подарками так не ходят. Так ходят брать по праву. Вам известно, до каких размеров народная молва уже довела ценность подарков?
- О, да, Москвин рассказывал. Эти кони, коровы, лотерейные билеты, деньги...
- Слухи без фактической поддержки, ни на чем не основанные, циркулировать не будут. А они основаны. Долг-то монархии перед народом ни дна, ни берега не имеет, вот в чем дело! Люди могут не сознавать размеры этого долга, но совсем его не чувствовать они не могут, понимаете? Это чувство и ведет их на праздник. И даже гонит. Потому что не взыскать долг - значит передать эту задачу детям. А многие, как видите, и детей с собой взяли.
- Бокильон, вы не этнограф! - рассмеялась Надежда Николаевна. - И не географ! Вы - революционер и социалист! Вы поклонник Нитше!
- Боюсь, это всё разные названия одного и того же занятия - вздохнул Бокильон. - Вернее, одной и той же позиции. Потому что иная позиция существует лишь для ученых приказчиков буржуазии.
- Да в чем же ваша страшная догадка?
- Обычаи имеют свойство изредка напоминать о своих истоках. У самых же варварских племен потлач сопровождается кровавыми жертвами. Чтоб жил один, должно заколоть другого! Согласен, этого никто сейчас не замышляет. Но если бы вы знали, какие темные глубины скрываются под самой обыденной, спокойной и мирной жизнью, Надежда Николаевна! Как страстно жаждет зверь, сидящий в каждом человеке и в каждом обществе, вырваться наружу! И нет надежнее способа этого зверя освободить, чем собрать вместе много людей, потому что толпа - она как увеличительное стекло. Она все хорошее в человеке душит, а все плохое в нем делает сильнее. И тогда полиция, которую в обычные дни проклинают, становится величайшим общественным благом. Вот чего я боюсь: приношения жертвы. Они ведь, бывает, сами собой приносятся. Стихийно, понимаете? Потлач - это ведь не чья-то выдумка. Это стихийно и неизбежно возникающий обычай. А возникает он по той простой причине, что нужен людям объективно, то есть отвечает их насущнейшим нуждам. Общественные явления закономерны так же, как явления математики и физики, как закон всемирного тяготения.
В толпе, проходившей мимо Надежды Николаевны и Бокильона, возник просвет, и в нем показалась высокая, одетая в длинное черное платье нищенка на костылях. Вид ее был ужасен: свою единственную ногу она одним махом переносила на расстояние в четыре-пять аршин сразу - да так и промчалась по мостовой, обгоняя соперников и оставляя за собой запах немытого тела и призрак лошади, несущейся полевым галопом.
- В наших силах назвать скопище праздником, но подлинный его смысл название не меняет. Монархия собрала народ, чтобы бросить ему подачку, а платить по своим векселям не собирается. Народ же собрался именно для получения долга, и так просто не разойдется. Получить долги будет не с кого. И даже подачек на всех не хватит - люди это уже чувствуют, оттого и спешат. Они... они больше не могут жить с несбыточной мечтой. И они спешат с ней расстаться. Расстаться так или иначе! До чего же эта мечта их измучила! Вы только поглядите на их глаза! На узелок с пряником так не смотрят. Такими глазами смотрят в Царствие Небесное. И пока эти люди не пройдут через ад, они в Царствии Небесном не изверятся. Достоевский говорит: хочешь уверовать в Бога - заботься о ближних до полного самоотвержения и тогда уверуешь непременно. Но из этого вывода можно и обратный сделать: хочешь, чтобы ближние уверовали - грабь их до последнего колоска, и уверуют свято.
- Нитше, один Нитше у всех на уме - прошептала Надежда Николаевна.
- И ведь разве мало русские себя в церквях жгли? - продолжал Бокильон. - Да что там жгли! Ругаться и водку пить целыми волостями бросали - и навеки. А это потруднее гарей будет. А что до Нитше, то он мальчик у Достоевского на посылках, и ничего больше.
- А вы не допускаете, что люди спешат за любовью? - спросила Надежда Николаевна. - За своей порцией царской любви? Есть ведь люди, которые любят царя и хотят взаимности? Которые готовы и дальше давать и давать в долг этой монархии? А в ответ хотят лишь знак внимания, сувенир?
- Допускаю. Такие люди обязательно есть, их даже много. Жертвовать собой и не желать наград - это самый христианский из всех мыслимых поступков. Но вот любви царя к народу не существует. Такая любовь просто не в природе монархии, понимаете? Любое государство - всего лишь меньшее зло, как, например, полиция - меньшее зло, чем смута, бунт. Вы можете представить полицейского, влюбленного в толпу на Сухаревском рынке?
- Чем же это все обернется? - спросила Надежда Николаевна.