Анриков набрал в рот воды и прыснул в лицо девушки.
Та открыла светлые, почти белые глаза. Сознанием и ужасом они стали наполняться одновременно.
- Тонька! - прошептала девушка, глядя на Анрикова. - Тонька где? Сестренку мою не видали, барин? Семь годков... Юбка синяя у ней, а в руке корзинка. Тонька! Тоня-а-а-х-х-х-х...
- Да черт бы побрал этих... - нарушил Беляков воцарившуюся было тишину. - Этих...
- Давайте всё же выйдем - взял его под руку Форкатти. - Что там полиция?
- До сих пор не пришла - мрачно ответил Беляков, вырывая у Форкатти свой локоть. - Мы уже звонились в контору обер-полицмейстера с просьбой прислать казаков и городовых. Позже опять соединялись. Да еще днем, в пятом часу телеграмму отправили.
- И что же?
- Ничего! - сказал Беляков. - То есть совершенно ничего. Нигде Власовского нет, одни секретари. Обещают передать, но результата никакого... Черт, я и сам понять ничего не могу! У нас тут такое, а полицмейстер на парадном спектакле в Большом. Звоню туда, требую немедля позвать, а мне отвечают: "Он в креслах сидит, ждите двадцать минут". Звоню двадцать минут спустя, а его и след простыл. Сейчас пойдем звониться еще раз. Спасибо за гостеприимство, Виктор Людвигович. Забираю последних солдат и уходим.
- Уходите? - испуганно вскинул брови Форкатти.
- Да, к буфетам.
- И что же, никто тут не останется?
- Никто. Караул снимается - по уставу все должны уйти.
В коридоре снова послышался тяжелый топот. Беляков оглянулся: четверо солдат, не выпуская ружей, несли еще одно тело.
- Мальчонка, ваше благородие! - издалека крикнул унтер-офицер Дербин. - В толпе задавили. Не дышит...
- Боюсь, одним амбулансом дело не ограничится - сказал Беляков Форкатти. - Лучше заранее приготовьте большое помещение. Всего хорошего!
Из уборной, в которой лежала обморочная девица, вышел доктор Анриков.
Подпоручик обратился к солдатам, державшим мальчишку:
- На пол его кладите, ребята! Всем строиться на улице! Бегом!
В половине одиннадцатого вечера парадный спектакль в Императорском Большом театре окончился.
Первым в просвете между колонн, обтянутых бордовым бархатом, появился обер-полицмейстер Власовский. Навстречу ему тут же шагнул чиновник особых поручений Зейферт.
- Ваше превосходительство! - начал он звонким голосом. - Слава Богу! Ваше превосходительство, с Ходынки уже три раза был телефон.
В глазах Власовского мелькнул испуг, тут же сменившийся всегдашним презрением к младшему.
- Ну и? - спросил обер-полицмейстер, смотря на Зейферта и в то же время мимо него.
- Неслыханное столпление народа, Александр Александрович! - понизив голос, продолжил Зейферт. - Звонились военные из Ходынского лагеря.
- Передай, что, согласно наряду, городовые придут к пяти утра - сказал Власовский. - А к царскому павильону - к девяти утра.
- Военные требуют выслать казаков, ибо толпа напирает на буфеты - сказал Зейферт. - Уже трижды звонились.
- Да кто звонился? - покривил рот Власовский.
- Не сказали-с! Но говорили таким грозным голосом, что я не осмелился спросить!
- У тебя кто начальник, а? - спросил Власовский.
- То есть как... Вы-с, Александр Александрович! - проговорил Зейферт.
- Так вот, братец ты мой! Александр Александрович велит тебе ответить, что на завтра два наряда назначены - на пять и на девять. А буде опять станут звониться...
Власовский вдруг сорвал с головы шапку, положил ее на согнутую в локте руку и вытянулся в струнку.
Зейферт поглядел на проход между колоннами и сам сорвал фуражку: в распахнутых настежь дверях возникла высокая фигура московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича. Вслед за ним шла толпа придворных. За этой толпой виднелись две фигуры одинакового роста - царь в мундире Преображенского полка и царица в белом платье. За монаршей четой потекла златотканая толпа, уже вторую неделю ходившая по Москве от пира к потехе и обратно. Тут же шествовал, сверкая сократовским лбом, и устроитель торжеств - министр двора граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков.
Сергей Александрович остановился перед гвардейским полковником из оцепления, и принялся кричать. Зейферт видел, как вытягивался полковник, как он таращил на великого князя глаза. Вдруг Сергей Александрович схватил гвардейца за ус и рванул так, что ус остался в его руке. Гвардеец поправил шапку и снова принялся есть великого князя глазами.
- Александр Александрович! - остановился рядом с Власовским подполковник Солини - полицмейстер Кремля. - Что происходит на Ходынке? Вам от графа телефон передали?
- Телефон? - удивился Власовский.
- Ну да! Казаков требуют. Народ, дескать, на буфеты напирает.
- У меня завтра на Ходынку два наряда... - начал Власовский.
- Александр Александр, позвольте! - покосился Солини на замыкавших шествие генералов. - Граф Илларион Иваныч беспокоится. Ему звонили с Ходынки и просили казаков. Казаков передали в ваше распоряжение. Что же тут непонятного?
- Согласно наряду, завтра к пяти утра к буфетам подойдут городовые, а к царскому павильону...
- Господин полковник! Дело экстраординарное! - во весь голос заговорил Солини. - Министр двора велел справиться у вас, какие вы взяли меры не завтра, а сегодня. Что изволите ответить графу?
- Передайте, что казаки отправляются на Ходынку немедленно - ответил Власовский.
Солини приложил два пальца к позолоченной каске с белым султаном и пошел догонять свиту.
- Казаков ему... - прошептал Власовский себе под нос. - Небось, в антракте к столам первый пробился и посла шведского оттер. Шампанского аж три бокала... Зайферт!
- Я здесь, господин полковник! Зейферт-с...
- Найдешь, Зайферт, полковника Будберга - сквозь зубы процедил Власовский. - Передашь от меня, чтобы взял в Манеже казачью сотню и ехал на Ходынку. Ступай.
Не разгибаясь, Зейферт задом прорвал цепь городовых, ограждавших шествие от зевак, уже в толпе оглянулся и вдруг увидел Будберга, тут же склонявшего свежеостриженную голову.
- Господин полковник! - шепотом обратился к нему Зейферт. - Вам приказание от обер-полицмейстера: взять сотню и ехать на Ходынку.
- Ч-чер-рт знает что! - выругался Будберг. - У меня же наряд на пять! На пять утра только!
Зейфрет пожал плечами:
- Приказ Александра Александровича.
Двадцать минут спустя полковник Будберг уже раздавал приказы в Манеже, а дальний край огромного, заставленного кроватями поля под крышей светился от белья поднятых по тревоге казаков. Командир Первого Донского казачьего полка Иловайский, тоже просидевший весь вечер на парадном спектакле, стоял рядом с Будбергом и в ритме большого барабана хлопал по ладони перчатками, зажатыми в другой руке.
- Не понимаю, Андрей Романыч! Мои казачки вторые сутки на ногах. Из сил выбиваются, а про лошадей уж и не говорю. И надо ж было как раз их поднять! Пятьдесят тысяч войска на эту коронацию выставили. Пятьдесят тысяч! А подняли сотню из моего полка. Почему, скажите на милость?
- На то, видать, вы и Первый полк - попробовал сострить Будберг. - Меня вот всегда вторым поднимают, на букву "Б". А сегодня, поди ж ты, тоже первым сцапали - и на Ходынку! Думаете, Николай Петрович, мы не устали? Я не устал?
- Ладно мы! - вздохнул Иловайский. - Лошадей жалко. Не люди же...
За спинами полковников раздался грохот посуды. Иловайский и Будберг оглянулись: казак заспанными глазами смотрел на осколки возле своих ног. В руках он держал край мешка.
- Что, Суриков, турка приснился? - мрачно справился Иловайский. - Ну, и с чем к жене теперь приедешь?
Казак улыбнулся в усы и пожал плечами. - Каждому казаку подарки дали - вновь обратился Иловайский к Будбергу. - Тарелку и чашку с картинками этими чертовыми... коронационными. Из фаянса, на память. Половину уже перебили. Эх! - Иловайский махнул рукой.
- С ума все посходили - покивал Будберг. - Давки в посудной лавке. Вот и мы туда же. На Ходынке три Москвы расставить можно, если с умом. А туда за кружками этими чертовыми столько народа пришло... Я б их по лбу кружками, идиотов этих!