Раскачивая веранду, по ней ходил Дулин. Он то хлопал по перилам ладонями, то совал большие пальцы за борта жилетки и шевелил ладонями как плавниками, то приседал на правую ногу, отступал на шаг и тут же бросался вперед - и говорил, говорил, говорил, свободно перелетая через твердые "р", которые будто специально подбирал для своей речи:
- В канун грабительского освобождения русского мужика народонаселение России начало резко расти. С тех пор и по сей день оно увеличилось вдвое! А в Москве, к примеру, народа стало втрое больше за счет того, что русский мужик, задушенный кулаком и попом, хлынул в город. Вы только подумайте, господа! Мальтус произвел верные расчеты: тогда как народонаселение увеличивается в геометрической прогрессии, производство средств пропитания увеличивается только лишь в арифметической. В арифметической, господа! Напомню для дам: геометрическая прогрессия - это один, два, четыре, восемь и далее. Арифметическая - это один, два, три, четыре и далее. Ergo[7], образуется прогрессирующая нехватка средств пропитания! Прошлым летом в Симбирской губернии опять был голод. Нет, хлеб уродился отменный, не хуже прежнего. В чем же дело? Ответ прост: народонаселение выросло, а лебеды недород случился. Лебеды, господа! Ведь ею русский мужик спокон века хлеб размешивает - вот вам и ответ!
На этот раз Дулин ударил по перилам не ладонью, а кулаком. Звякнули чашки. Прячась за бахрому скатерти, под столом зарычала собака. Заплакал ребенок на руках Выдриной.
- Да, да! В то же время из одной только Одессы было вывезено хлеба в среднем по два пуда на голову народонаселения.
- Позвольте! - подала голос Надежда Николаевна - о чем же народонаселение думает? Зачем растет?
"О, sancta simplicitas!"[8] - умилился Вепрев.
- Растет, не думая, в том-то и дело, милая барышня! - выглядывая из-за корзины с полевыми цветами, подал голос записной скабрёзник Ландграф. - Народонаселение, как было сказано, размножается с безответственностью трески. А господин, э-э-э Дулин, кажется, хочет нас убедить, что кому-то сей процесс подвластен.
- Согласен с вами, милостивый государь, но только отчасти - вскинулся Дулин. - Не давай поцелуй без любви - вот вам первая заповедь, которая позволила бы удержать геометрическую прогрессию в границах арифметической же-с! Ибо поцелуй с любовью арифметическую прогрессию только и влечет-с! Арифметическая, дамы и господа, прогрессия - суть ответственность. На худой конец, черт возьми, сойдет английский редингот-с!
- Qu'est-ce que c'est que[9] "английский редингот"? - шепнула Надежда Николаевна Коке.
- Паутина от опасности, она же броня против удовольствия - мрачно ответил Кока.
- То есть?
- То есть кишка ягненка. Слепая.
- Зачем? - удивилась Надежда Николаевна.
Кока снял пятак с глаза, внимательно посмотрел на нее, затем снова на пятак и качнулся в своем кресле:
- То есть как зачем? Preservativo, враг детей. После поцелуя с любовью. Или без оной-с.
Надежда Николаевна густо покраснела.
- Но как же, - продолжал голосить Дулин, - наставляют русского мужика клерикальные пиявки? Буквально так: "плодитесь и размножайтесь!"
- Простите, не имел чести быть представленным, - снова донесся голос из-за корзины с цветами. - Ландграф, присяжный поверенный. Скажите, вы, верно, коммивояжер?
- Почему вы так решили? - шлепнул Дулин ладонью по перилам.
- Ну как же... Вы ведь издалека заходите: прогрессия, английский редингот, удобства...
- Стыдитесь, Ландграф! - вскочила Деленцова. - Господин Дулин в отпуске, только и всего.
- Да?
- Да! Господин Дулин - Sozialdemokrat, да будет вам известно! Его из тюрьмы отпустили на поправку здоровья.
Вепрев будто со стороны посмотрел на свои руки и увидел, что он хлопает в ладоши. Следом за Вепревым, сначала поглядывая друг на друга, а затем все более уверенно начали аплодировать встающие с мест дачники. Собака выскочила из-под стола и залилась оглушительным лаем.
- Браво! Браво, господин Дулин!
- Бис! - проснулся Засолов.
Мадам Выдрина хлопала ладошками сидящей на ее коленях дочери.
Ландграф поднялся и через стол протянул руку Дулину:
- Милостивый государь, примите мои искреннейшие извинения!
- Алаверды к вашим словам, - буркнул Дулин. - Не стреляться же с вами. Я продолжаю. Русскому правительству и богатеям выгоден рост народонаселения. Арифметика здесь очень простая: чем больше народа, тем дешевле рабочая сила, и тем больше барыш капиталиста. Поэтому никаких рединготов они русскому мужику и рабочему не дадут. Русское правительство потому и продолжает играть с народом в дочки-матери, что платить не хочет. Культурный французский рабочий получает в день пятьдесят су. Десять су он тратит на стол, пять - на платье, еще десять - на квартиру, еще пять су - на женщину. У него остается двадцать су чистого дохода, которые становятся его капиталом. У русских же рабочих ничего не остается, ибо их слишком много, а их барыш целиком присваивает капиталист, скупивший на корню русский трон. Вместо барыша им подсовывают царя-батюшку и веру в загробное царство, давно похеренную культурным французским рабочим. Вот какова цена тому и другому - двадцать су!
- Сходится! - прошептал Сытин Бокильону. - Preservativo[10] на Champs Elysees[11] столько и стоит. Это, верно, и есть русская социал-демократия.
- Бывает дешевле! - пожал плечами Бокильон. - Но вы добавьте к двадцати су пять. Что есть двадцать су без пяти? Поцелуй без любви, колокол безъязыкий.
- Моё почтение! - прогудел хорошо поставленный бас. Дулин сунул большие пальцы за жилетку и, похлопывая ладонями по груди, окинул вошедшего свирепым взглядом из-под мощных надбровных дуг.
- Михаил Федорович! - воскликнула хозяйка. - Наконец-то!
- Господин Москвин! Ну как? Расскажите! - загалдели гости.
Москвин - молодой человек богатырского сложения в изрядно запылившемся летнем пальто - положил на стол оранжевый узелок и поклонился хозяйке:
- Как заказывали, Марья Алексеевна. Народный гостинец. Это перво-наперво. Теперь общее впечатление...
- Господи! - воскликнул Деленцов. - Да ведь сегодня же коронование было!
- Будет вам, papa! - скривился Кока. - Ведь обещали: ни слова об этом!
- Кока! - вспылил Деленцов. - Сколько можно, наконец! Шрамы украшают мужчину!
- Сами сказали, что Бога нет - не унимался Кока. - Значит, и помазанник Божий - фикция. Узурпатор!
- Кока, а вы, никак, в герольды записались - сказал Москвин. - Ну что ж, наслышан...
- Кто такие герольды? - спросила Ляцкая мужа.
- Бирючи, - ответил тот, - глашатаи. Ездили по Москве и афишки с манифестом раздавали. Коке и другим студентам за это обещали экзамен по богословию даром принять. У него еще и шляпа с перьями была, но ее отняли. А одного и вовсе с коня стащили. Обобрали чуть не до пуха. Афишки-то даром раздают, а наживатели их по пять рублей тут же предлагают.
Москвин, смеясь, развязывал ситцевый узелок:
- С душком, однако, гостинцы! Не поверите, меня кондуктор из вагона вывести хотел! Пришлось стоять на площадке.
Наконец, Москвин отделил друг от друга оранжевые уши и произнес:
- Тонкие натуры и дам прошу отвернуться. Колбаса!
По веранде поплыл затхлый мясной дух, приправленный чесночными струями. Прыгавшая у ног Москвина болонка отрывисто гавкнула, поставила лапы на его колено и завертела хвостом.
- О боже! И это давали людям?
- Отнюдь, сударыня. Только будут давать. В субботу.