Итальянские яды тончайшей пленкой покрывали редкую кость и древнюю смолу. Убить противника с первого хода не удалось – и разворачивающаяся позиционная война не обещала ничего хорошего и самой Лючии. Кто раньше сломается, задохнется, захлебнется, поймет, что игра окончена? У кого териак лучше?..
Лючия с ужасом следила, как ее холеные руки в очередной раз касаются смертельных фигур. Только не это! Только не взмокнуть! Только не пот! Только не влажные ладони!.. Тальк предохранял от яда – чуть-чуть, но достаточно, чтобы оттянуть приближение к тому порогу, за которым противоядие уже не справится с полученной дозой смертоносного зелья. Она была в менее выгодном положении, чем кардинал Лазаро Бертолло, чья сухая кожа давала ему немалую фору.
– Я даже рад, что вы не пожелали сдаться без сопротивления. Знаете, мне уже осточертели женщины, которые сразу бросаются на колени и тянутся целовать руки. Безумно скучная прелюдия! Такие победы без боя не для сильных мужчин и не для красивых женщин. Наша прелюдия мне нравится, нравится… Для меня честь составить партию такому искушенному игроку, как вы, синьора! – сказал Бертолло, и непонятно было, правду он говорит, делает комплимент или издевается.
Он двинул ферзя и приложился бледно-лиловыми, синюшными губами к бокалу с красным вином. «Как кровь», – подумала Лючия. Рыбьи глаза кардинала неотрывно целились ей в зрачки.
– Вы смелы, монсиньор, – через силу улыбнулась Лючия, делая ход.
Пятое прикосновение. Кардинал не спешил умирать. Дальше испытывать силу противоядия она не собиралась.
Какая разница, умрет ли он в корчах, если и ее холодное тело оплачет город! Чем больше ходов – тем вероятнее смерть. Поединок ума превращался в поединок выдержки. Кардинал насмешливо глядел на соперницу. Ладони его были сухи.
«Я играю на своем поле», – в который уже раз подумала Лючия.
Одиннадцатый стук фигуры по доске. Двенадцатый.
Успехом было уже то, что кардинал согласился на эту партию.
– Да, смелость нужна для бурной и дерзкой игры… Например, для розыгрыша гамбита. Вы ведь знаете, что это название шахматных партий, в которых жертвуют фигурами с целью скорейшего развития ситуации на доске?
– Вы меня оскорбляете! Конечно, я умею играть и знаю, что такое гамбит!
– Прошу прощения.
Лючия чувствовала, как ее начинает бить дрожь. Яд? Нервы?..
Бертолло был невозмутим. А на кону было нечто большее, чем победа: на одной чаше весов – жизни нескольких человек, на другой – соблазнительное тело шестнадцатилетней супруги Джованни Карро. Без пяти минут вдовы любимца герцога Джованни Карро… Зачем сладколикому, влажногубому мальчишке такой плод? В некоторых моментах с кардиналом можно было почти согласиться.
Ах, если бы про него не распускали такие страшные слухи!
– Ваш ход, – фраза кардинала глухо упала в бокал.
Лючия сглотнула.
Партия итальянцев развивалась неторопливо. Чёрт с ним, что не помер с первой пешки. У этой доски был еще один маленький секрет.
– А я не люблю гамбиты, – сказал кардинал. – Мне претят эти стремительные атаки, когда жертвуют с безыскусным коварством и разбрасываются фигурами во имя скорейшего достижения цели… Играть надо медленно, со вкусом, как смакуешь вино, как раздеваешь женщину…
Он кинул взгляд на полную грудь, вздымающуюся напротив.
– Сегодня вы пойдете со мной.
– Партия еще не окончена. Ваш ход.
Пора заканчивать. Еще несколько легких прикосновений – и отсюда унесут два трупа. Увы, два: и ее тоже, и ее… Лючия поборола в себе желание надеть перчатки. Стук, стук, стук. «Будто гвозди заколачивают в крышку гроба», – подумалось Лючии. Ладони кардинала, насколько это можно было видеть, оставались сухи, он улыбался.
– Шах.
– Ох…
Он взял ферзя, намереваясь нанести решающий удар. Темный янтарь в бледных холеных пальцах налился кровью. Надо смирить надежду, нельзя выдать себя радостным блеском глаз, надо изображать отчаянное волнение, страх перед неизбежным проигрышем. Бертолло должен увидеть лишь ее ужас перед ложем с чудовищем… Лючия едва не потеряла сознание от нервной дрожи. Ну бери же, бери ее! Бери!
– А вы коварны! – заметил кардинал, с улыбкой покачивая черным ферзем. – Знаете, моя матушка всегда говорила: «В этой Италии или ночью зарежут, или днем отравят». Вам следовало бы подготовить более изысканный яд… и более действенный. Хотя я вас понимаю – ведь тогда оказались бы бессильны и ваши противоядия.
Он читал ее, как раскрытую книгу. Что ж, она того заслуживала; по крайней мере, ее раскрытые груди были прекраснее всех страниц, которые когда-либо покрывала письменами рука поэта.
– Я думал, мы будем играть в шахматы, – задумчиво продолжал Бертолло. – Но я в очередной раз натолкнулся на неизбывное женское коварство, таящееся в вас, как в сосудах зла, с момента первого греха в саду Эдема… Я намеревался играть с вами в шахматы честно. А вы решили превратить игру, где невозможно сжульничать, в битву противоядий. Ну, что ж… Мой териак изготовлен придворным лекарем нашего Папы. А уж в Риме знают толк в ядах!
– Я сдаюсь, – прошептала Лючия и закрыла руками лицо.
– Вы проиграли, – без улыбки констатировал Бертолло, словно сожалея, что партия закончилась слишком быстро. – Дозы яда, которыми смазаны фигуры, для меня незначительны… И не помешают мне сыграть с вами в другую игру, – язык на мгновение высунулся, скользнул по губам. Странно, Лючия ожидала, что он будет раздвоен. – Потом, уж извините, я попрошу вас присутствовать на казни ваших родственников. Отца и мужа, естественно, мы тоже пригласим. В качестве казнимых.
Лючия зарыдала.
Бертолло смотрел на нее с легкой жалостью. Сколько таких пытались испытать на нем свои коварные штучки… Он ломал их всех. Раскрывал их хитрости, маленькие женские хитрости, такие же наивные, как и женские глупости…
– Закончим партию? – предложил он.
Ресницы Лючии прикрыли красные от слёз глаза. Шанс. Еще один шанс. Только не улыбнуться торжествующе…
Но кардинал уже натягивал перчатки.
– Возьму вашу главную фигуру, – улыбнулся Бертолло.
Ферзь встал на место белого короля. Смазанный сумасшедшей дозой яда король пойманной мухой затрепыхался в перчатке.
Лючия выдохнула.
Слишком умен.
– Могу предположить, что ваша матушка, отправившая на тот свет немало достойных мессиров, предусмотрела и запасной путь, – усмехнулся кардинал. – Это ведь она научила вас всем этим женским премудростям – пропитанным ядом перчаткам, книгам, которые смертельно опасно листать… Вы ведь не могли знать, какими фигурами я буду играть – белыми или черными, поэтому не могли смазать фигуры слишком сильным ядом, против которого териак был бы бессилен…
– Вы дьявол.
– Я просто умею рассуждать. Полагаю, основной удар жертва должна получить от… короля? Правильно?
Лючия сглотнула, не отводя взгляда от проклятой фигуры.
– Вы ведь хотели проиграть? – Лазаро усмехнулся, и синьора Карро впервые увидела зубы кардинала. Они были белыми и мелкими. Потом губы вновь стянулись в тонкую ниточку.
Увиливать не было смысла.
– Да, – кивнула Лючия. – Я хотела, чтобы вы взяли в руки короля. Своего или моего. Но вы не делали рокировку. Вы меня убьете?
– Нет, сначала я вас истерзаю, – обнажил мелкие, ровные зубы Бертолло и прикоснулся к своему, черному, королю. – А потом посмотрим. Полагаю, вы получите чарующую гамму наслаждений, коленопреклоненно моля меня о пощаде на глазах вашего мужа, отца и братьев. Вы будете обнаженной. Пол будет холодным. Но ваши мольбы – жаркими, ведь я оставляю вам надежду, что пощажу последнего…
Бертолло резко встал, швырнув короля через плечо. Черный властелин ударился о стену, раскололся, и два крупных куска адской смолы сгустками крови покатились по плитам мраморного пола.
– Стоило ли со мной играть? – приподнял бровь Бертолло.
– Стоило, – ответила Люция, дерзко тряхнув головой, и огоньки свечей согласно и радостно кивнули в такт ее движению.