Стало быть, надо было пробивать решение о строительстве ледового дворца в Воскресенске. Легко сказать — пробивать, а на практике? Повезло, что в ЦК КПСС отделом химической промышленности руководил Алексей Михайлович Бушуев. Добился отец, чтобы он его принял. И постепенно сам Бушуев заразился этой идеей и помог выбить разрешение на строительство в Воскресенске собственного Дворца спорта с искусственным льдом на четыре тысячи мест. Рядом гостиницу построили. И команде мастеров стало легче, и ребятам из хоккейной школы было теперь, где тренироваться в любое время года.
И так — везде и всегда. Отец умел добиться своего, умел убедить в собственной правоте других людей. И действовал он не только в интересах команды. Когда в Воскресенске дворец построили, то в город начали приезжать с выступлениями фигуристы, стали матчи на первенство СССР по хоккею играться, это оживило городскую жизнь. Недаром отцу присвоено звание почетного жителя Воскресенска. Думаю, что само название города стало известно во многих странах мира, только благодаря «Химику». А уж про популярность отца среди горожан и говорить нечего. Это даже не популярность была, а всенародная любовь, дороже которой ничего быть не может.
Вот, например, что написал защитник сборной России Александр Хаванов: «Эпштейн был первым человеком в хоккее России, который уважал и любил игроков, людей, с которыми он делал одно дело, потому что на самом деле только так, на уважении и доверии, можно строить отношения между людьми в коллективе.
Мы все, игравшие вместе с Николаем Семёновичем в команде МИСИ, «Аргусе», «Алисе», пошли дальше — те из нас, кто хотел, до сих пор играют в хоккей и в России, и в НХЛ, те, кто не хотел или не смог, до сих пор вспоминают то время и тоскуют по нему. Наверное, мы — последние игроки, которые учились у Эпштейна. Но, может быть, мы потому и игроки, что имели возможность и счастье играть вместе с этим великим тренером и учиться у него».
Морозов, ставший символом «Химика»
Я позвонил домой Юрию Морозову в январе 2003 года, представился и сказал, что пишу книгу вместе с Эпштейном. И возликовал, когда в ответ на мое предложение встретиться и переговорить вечно занятый, как сам он тут же признался, Морозов не стал отнекиваться, ссылаться на нехватку времени, а просто сказал: «Давайте».
После такой реакции, высказанной к тому же доброжелательным голосом, я уже не сомневался, что беседа наша будет хорошей и содержательной. Пусть даже и не слишком длительной. Так оно и вышло.
— Эпштейн — он во всем однолюб, — начал разговор Морозов. — Мы еще в команде над ним подсмеивались. Над этой его чертой. Игрок ему понравится, и Эпштейн к нему привязывается, как к ребенку. С женой прожил всю жизнь душа в душу. В дружбе человек вернейший, всегда протянет руку помощи. В нем есть одна черта, характеризующая по–настоящему хорошего человека, — он не способен на подлость. Все мы люди, крутимся в этой жизни, сталкиваемся, ударяемся друг о друга, и разное случается. Но если человек не может сподличать по отношению к другому человеку, то это однозначно хороший человек. Таков Николай Семёнович.
Морозов, как и многие герои этой книги — тоже московский «муравей».
— Мать дворником была, жили в коммуналке напротив здания Московской консерватории. Сами понимаете, не жировали. На заднем дворе мы, мальчишки, сами заливали лед и гоняли в хоккей, а летом игра ли до потери пульса в футбол. А какие еще другие развлечения у мальчишек, чье детство пало на послевоенную пору? Учителя с нами мучились, были мы, конечно, сорванцами. Сейчас, оглядываясь назад, я с благодарностью вспоминаю своих школьных наставников. Они–то понимали, что нам нужно будет жить, устраиваться в этой непростой жизненной круговерти, и всячески стремились наставлять нас на путь истинный. Оставались еще книги и двор, где мы играли в футбол и хоккей. Кем бы мы были без спорта, представить мне сейчас трудно, — улыбнулся своей обаятельной улыбкой Морозов. — Вот так и шла жизнь. Я уже в футбол прилично играл и дошел до уровня футбольной команды «Химик», которая выступала во втором отечественном дивизионе.
Вот тут–то, на одном из матчей, меня заприметил Семёныч и после игры предложил попробовать силы в «канадском» хоккее. Как–то так вышло, что стало у меня все неплохо получаться… Тут, конечно, тренерское доброе отношение много значит, Эпштейн вообще любил и умел доверять хоккеистам, ободрять их, и уже через год меня стали выпускать за основной состав «Химика». К тому времени мудрый Николай Семёнович уже полазил по московским секциям и дворам и собрал приличный коллектив: братья Рагулины, Эдик Иванов, Юрка Громов, Борисов, Никитин Валерка, лучший, как говорят, игрок «Химика» за все времена. Словом — коллектив. А сильная сторона Семёныча состояла как раз в том, что умел он подойти по–отечески к игрокам и этот самый коллектив сколотить. Незаметно, как бы исподволь, только через какое–то время мы себя без команды уже не осознавали. И ее удачи и беды были и нашими победами и поражениями. Эпштейн — он мудрый, он как главный тренер вел, безусловно, свою тренерскую линию, но частенько советовался и с основными игроками команды по тому или иному вопросу. Как–то у него это тоже по–свойски получалось. И мы это отношение ценили.