Сыч и Ёган ушли, забрав плащ, нехотя и недовольные, а Максимилиан просил монаха:
– Брат Ипполит, почитай еще.
– Поздно уже, – отнекивался монах.
– Почитай, уж больно интересно про ведьм, или научи меня читать на языке пращуров, – не отставал молодой человек.
Брат Ипполит покосился на кавалера и, не услышав его возражений, стал читать дальше.
Кто ж не отпустит ведьму, когда святые отцы из трибунала просят? Вскоре на пороге комнаты стояла трясущаяся от холода вдова. Сыч стянул с нее плащ. Монах и Максимилиан пошли из комнаты, Волков сказал Ёгану:
– Ступай на кухню, там буженина от ужина осталась, кусок принеси, хлеба и пива.
Когда все ушли, кавалер обратился к женщине:
– Подойди к жаровне, согрейся.
Женщина поклонилась, подошла к жаровне и стала греть руки.
– Знаешь, зачем тебя привезли?
– Да, господин, не девица малая, знаю, – покорно говорила она, не поднимая глаз на Волкова.
– Так раздевайся.
Она послушно стала снимать платье, осталась в рубахе нижней и спросила:
– Рубаху снимать?
– А чего же не снимать, стесняться тебе нечего, изъянов в тебе нет, все ладно у тебя. Ты красивая. Да и рассмотрел я тебя всю. Ни одну из баб своих я так не рассматривал, как тебя.
Она сняла рубаху, бросила ее на пол рядом с жаровней. Тут Ёган еду принес.
Волков дал вдове поднос:
– Ешь.
– Это мне все?
– Да, садись на кровать и ешь.
Она ела быстро и жадно, видать, не очень кормили ее в тюрьме магистрата.
Грязная, волосы растрепаны, а все одно красивая – не чета, конечно, Брунхильде: та молодая, здоровая, от той бабья сила так и льется наружу, но и эта тоже хороша. Волкову захотелось ее немного успокоить:
– Ты не волнуйся, я святых отцов уговорю, чтоб тебя отпустили.
Она перестала жевать, хоть и рот был полон еды, уставилась на него, помолчала, осознавая услышанное, а потом даже прослезилась.
– Что? – он усмехнулся. – Не бойся, не дам тебя в обиду. Если, конечно, ласкова будешь.
Она быстро проглотила еду, молитвенно сложила руки:
– Господин мой, избавьте меня от этого всего, уж буду ласкова с вами, как ни с кем не бывала. Прошу вас, – она схватила его руку и стала целовать ее, – Господи, я за вас молиться буду до смерти и сыновьям своим накажу.
– Ладно, ладно, доедай, – он отнял свою руку и погладил ее по голове и по спине нежно, и по заду. – Доедай. И посмотрим, как ты ласкова можешь быть.
Глава 5
– Сударь мой, недопустимо сие! – тряс подбородками и щеками отец Иона. – Недопустимо! Разве ж это можно? Разве ж так подобает?
Волков не мог понять: это монах так злится или напуган. Он стоял, молчал, слов оправданий не находил.
– Нет, друг сердца моего, нельзя, возбраняется это, – продолжал монах. – Вы ж рыцарь божий, сила ваша не в крепости рук, а в крепости духа. Как же не устояли вы перед грехом прелюбодеяния? Ничтожна сила духа вашего пред лоном смазливой вдовы. И какой же вы тогда рыцарь?
Они стояли на улице. Слава богу, никто к ним не подходил и никто не мог слышать их разговора, иначе кавалер сгорел бы со стыда. Волков уже и забыл, когда его вот так отчитывали. Обиднее всего, что монах имел право ему это высказывать, но уж больно хороша вдова оказалась. Впрочем, он за три недели изголодался по женскому телу так, что и менее привлекательная особа могла его соблазнить.
– Вы уж, друг мой, не взыщите, но наложу я на вас епитимью, – продолжал отец Иона, – и немилосердную: неделю поста, чтобы кровь при виде женщин не кипела. Три дня к заутрене ходить, ждать причастия, по сто поклонов делать, до пола, «Отче наш», – отец Иона сделал паузу, чтобы рыцарь прочувствовал, – двести раз читать. Тяжко сие? Зато дух ваш укрепим. Я девицам, что блудят до замужества, и больше поклонов велю класть. Хотя им-то я должен прощать пуще вашего, и Господь им прощает больше: женщины как ослицы, естеством живут, а вы муж, вам Господь и силу, и дух дал, так пусть дух страсти ваши сдерживает. Иначе и беде быть.
Волков только поклонился, спорить было бессмысленно.
Утром дурень Ёган не разбудил его, он так и спал до завтрака, а вдова пригрелась рядом – ей-то куда спешить было, не в тюрьму же холодную. Проснувшись, кавалер еще раз брал ее, потом по нужде ее повел Сыч на двор, где и была замечена монахами.
И теперь выговор слушал Волков, смиренно со всем соглашаясь, но ни о чем не жалея. А отец Иона все не унимался:
– И то не прихоть моя, не подумайте, то не заповедь сухая из Святой Книги, то мой опыт вам говорит: с ведьмой ложа не дели. Коли душой своей бессмертной дорожишь: не дели, как бы прекрасна ни была она, а встречаются и такие, что прекрасней этой вдовы. Много прекрасней. Много соблазнительней. Видел я своими глазами, как выгнивают добрейшие и славнейшие мужи, и отцы церкви, и воины те, что коснулись ведьм. Сначала речи их слушали, они начинают всегда с речей, а потом и ложе делили. И крепкие мужи становились сначала для ведьм возлюбленными, а потом и верными слугами злых женщин, а потом и крепостными холопами им, а дальше и рабами бессловесными, и кончали они зверьми цепными. И то не аллегорию я вам рассказываю, а истину! Своими очами видел: на цепи ведьма держала мужа, некогда доброго и славного, – аки зверя, голого и подлого, который гадит там, где ест. И плетью его била, и мочилась на него. А он радовался ей, как пес хозяину. А когда взяли мы ее и в крепкий дом посадили, она велела ему высвободить ее. Так он ночью пришел и стражей жизни лишил, взял ее и бежал с ней, насилу нашли их. И сожгли обоих.