— Отпусти… — прохрипела Холера, от злости и бессилия едва не грызя прилавок зубами, — Отпусти, ты, рванина безмозглая…
— Ланцетта! Кутра!
Все-таки выследили. Оказались хитрее и терпеливее, чем она думала. Растянулись, прочесывая Брокк. Повадки не волчьей стаи, а охотничьей партии опытных загонщиков. Что ж, «Вольфсангель» всегда славился гибкой тактикой. За счет этого и выживал столько времени, лавируя меж прочими хищниками.
Несмотря на то, что Холера была накрепко прижата к прилавку, она ощутила нарастающее в дальних торговых рядах оживление. Недоброе, суетное, перемежающееся сердитыми криками, суетливыми проклятьями и грохотом посуды. Не требовалось иметь развитое воображение, чтобы представить несущихся сквозь ряды волчиц, бесцеремонно отшвыривающих в стороны и торговцев и их немудреный товар. Она представила это так живо, будто видела воочию.
Ах, паскуда, и это когда она уже считала, что выкрутилась из всей этой истории!
Холера судорожно попыталась высвободиться, но не смогла, мерзавка впилась в нее насмерть, как клещ. И хоть веса в ней было совсем немного, ярость наделила ее силой голодного демона. Попытавшись оторвать голову от досок, Холера заработала лишь пару звенящих оплеух да пучок безжалостно вырванных волос.
Семь абортов твоей матери!
Холера изнывала от собственной беспомощности, при этом почти не ощущая боли. Ни от тумаков, которыми ее щедро одаряла волчица, ни от вырванных волос, ни от впивающихся в щеку карамельных осколков, застывших и сделавшихся острыми, как колотое стекло.
Она не видела преследовательниц, зато необычайно отчетливо видела торжествующее лицо юной волчицы, впившейся в свою добычу. Эта сука, хоть и порыкивала, просто светилась от счастья. Понятно, отчего. Это был не просто миг ее славы, свидетельство того, что она по праву занимает место в стае, это был момент ее торжества. Момент, который она пронесет сквозь всю свою жизнь, как несут фамильную драгоценность, яркую, как утренняя звезда, символ Люцифера.
Она не раз будет вспоминать этот миг, став членом стаи, полноправной ведьмой своего ковена. И позже, сделавшись старшей сестрой, главенствующей над прочими. И если в один прекрасный день ей, уже ставшей зубастой и опытной хексой, доведется возглавить ковен, без сомнения, это воспоминание будет греть ее и тогда. Воспоминание о беспомощной Холере, бьющейся в ее хватке, ее первой и самой сладкой добыче…
Холера прекратила вырываться. Не потому, что смирилась, просто инстинкт приказал ей беречь силы для рывка. Сучка, воображающая себя волчицей, довольно осклабилась, чувствуя, как прекращается сопротивление. Верно, ее собственные инстинкты говорили ей о том, что добыча смирилась со своей участью.
Черт, а она хорошенькая, отстраненно подумала какая-то часть Холеры, которую почему-то не оглушило страхом. Красива, но не холодной демонической красотой Ламии, от которой спирает дух, а на свой манер, мягкой, пахнущей солнечным летом, красотой ребенка. Ей всегда нравились такие стервочки, на юных лицах которых ревнивая сука-жизнь не успела еще поставить свое клеймо в виде шрамов и оспяных следов. Горящие от ненависти глаза сверкали так ярко, что им не требовалась ни сажа для подводки, ни белладонна для придания страстности взгляду. Красиво очерченные губы обнажены в плотоядной усмешке.
Не красавица, но хорошенькая.
Все эти юные выслуживающиеся сучки обычно хорошенькие. Они думают, что сука-жизнь ласково потреплет их по щеке, хваля за целеустремленность и настойчивость. Что своей приверженностью они купят себе сладкое, исполненное благодати, будущее.
Если так, эти сучки ни хрена не знают про Брокк. И далеко не все успевают понять свою ошибку.
Холера резко распрямила руку. Волчица не выпустила ее волосы из своей хватки, но рефлекторно втянула голову в плечи. Ее хищные волчьи инстинкты полагали, что Холера попытается впиться ногтями ей в лицо, и требовали уберечь глаза.
Но это был не удар. Холера даже не попыталась впиться обидчице в лицо. Вместо этого она ухватилась за ручку кастрюли с кипящей карамелью, нависающей над волчицей, и резко потянула ее на себя. Дымящееся сладко пахнущее варево цвета янтаря мягкой волной, выплеснулось на голову и лицо ведьмы.
Она не сразу закричала. Возможно, в течение нескольких секунд в ее сознании волк бился с человеком, прежде чем обоих настигла боль. Настоящая боль. По сравнению с которой все, что ей прежде довелось ощутить в жизни, было лишь жалкой прелюдией.
Холера сама закричала, когда капли расплавленной карамели впились в ее незащищенное предплечье. Эта боль знакома лишь тем несчастным, на которых со стен осажденной крепости выплескивают раскаленную смолу. Зато самоуверенная волчица распробовала ее во всех оттенках.