— Ну, вот и договорились, — подхватил Орлон. — Пускай Фрито Сукинс держит Кольцо у себя.
— Сукинс? — переспросил Ловелас. — Вы сказали «Сукинс»?
Это любопытно. У нас по Заморочке ползает на четвереньках какой-то шут гороховый по имени Гормон, вынюхивая следы некоего мистера Сукинса. Довольно странно.
— Действительно, странно, — сказал Гимлер. — О прошлый месяц в наших горах целая орава черных великанов верхом на огромных свиньях охотилась за каким-то хобботом по имени Сукинс. Я прежде об этом как-то и не задумывался.
— И это тоже серьезно, — провозгласил Орлон. — Рано или поздно они заявятся сюда, это всего лишь вопрос времени, — он с головой накрылся шалью и сделал такой жест, будто бросает акуле в пасть нечто, способное задобрить ее. — А поскольку мы придерживаемся нейтралитета, нам ничего не останется, как…
Фрито содрогнулся.
— Кольцо и его носитель должны уйти отсюда, — согласился Гельфанд. — Но куда? И кто будет хранить у себя Кольцо?
— Эльфы, — сказал Гимлер.
— Гномы, — сказал Ловелас.
— Маги, — сказал Артопед.
— Люди Роздора, — сказал Гельфанд.
— Выходит, остается только Фордор, — сказал Орлон. — Но туда даже недоразвитый тролль не сунется.
— Что там тролль, гном и тот не полезет, — согласился Ловелас.
Фрито вдруг обнаружил, что все взоры устремлены на него.
— Но разве мы не можем просто-напросто спустить Кольцо в канализацию или заложить его, а квитанцию съесть? — спросил он.
— Увы, — торжественно молвил Гельфанд. — Это не так просто.
— Но почему?
— Я же тебе объясняю — увы, — объяснил Гельфанд.
— Что увы, то увы, — согласился Орлон.
— Но не страшись, милый хоббот, — продолжал свои речи Орлон, — ты пойдешь не один.
— Добрый старый Гимлер составит тебе компанию, — сказал Ловелас.
— И бесстрашный Ловелас, — сказал Гимлер.
— И благородный Король Артопед, — сказал Бромофил.
— И верный Бромофил, — сказал Артопед.
— И Мопси, и Пепси, и Срам, — сказал Килько.
— И Гельфанд Серозубый, — добавил Орлон.
— Ну еще бы, — сказал Гельфанд, пронзая Орлона таким взглядом, что если бы взгляд мог покалечить, старого эльфа уволокли бы отсюда в мешке.
— Быть по сему. Вы отправитесь в путь, как только знамения будут благоприятны, — сказал Орлон и заглянул в карманный гороскоп. — И если я не слишком ошибаюсь, через полчаса знамения ожидаются просто бесподобные.
Фрито застонал.
— Лучше бы мне было и не родиться, — сказал он.
— Не говори так, милый Фрито, — воскликнул Орлон. — Минута, в которую ты появился на свет, была для всех нас счастливой минутой.
— Ну что же, я так понимаю — пора нам сказать друг другу «всего хорошего», — промолвил Килько, отводя Фрито в сторонку, когда они вышли из совещательной комнаты. — Или правильнее — «до встречи»? Да нет, я думаю «всего хорошего» будет вернее.
— Всего хорошего, Килько, — сказал Фрито, подавляя рыдание. — Как бы мне хотелось, чтобы ты пошел с нами.
— Да, конечно. Но я уже слишком стар для таких приключений, — произнес старый хоббот, искусно имитируя состояние полного паралича нижних конечностей. — Как бы там ни было, а я припас для тебя кое-какие подарки.
С этими словами он извлек на свет пухлый сверток, и Фрито развернул его — без особого пыла, ибо помнил о предыдущем прощальном подарке Килько. Однако сверток содержал лишь короткий меч доброй старинной работы, да еще во множестве мест проеденный молью бронежилет и несколько зачитанных романов с заглавиями вроде «Похоть Эльфа» и «Девушка Гоблина».
— Прощай, Фрито, — сказал Килько, весьма убедительно изображая эпилептический припадок. — Теперь все в твоих руках, а я трепещу, трепещу, задыхаюсь, о! о! положи меня под свежею листвой, оооооо! Оооооооо!
— Прощай, Килько, — сказал Фрито, и в последний раз помахав рукой, вышел, чтобы присоединиться к своим спутникам. И как только он вышел, Килько легко вскочил на ноги и ушмыгнул в зал, напевая песенку:
— Горестно мне, что вы так скоро уходите, — примерно двадцать минут спустя торопливо говорил Орлон, обращаясь к отряду, выстроившемуся близ вьючных баранов. — Но Тень растет, а дорога вас ожидает дальняя. Лучше выйти сразу, пока темно. У Врага везде есть глаза.
При самых этих словах с одной из ветвей ближнего дерева на них зловеще выпучились два больших, поросших толстым волосом глазных яблока, не удержались, сорвались и с громким всхлипом шлепнулись наземь.
Артопед обнажил Крону, его прежде сломанный, а ныне второпях подклеенный Меч, и взмахнул им над головой.
— Вперед, — крикнул он, — на Фордор!
— Прощайте, прощайте, — нетерпеливо сказал Орлон.
— Вперед и выше! — вскричал Бромофил, мощно дунув с свой утиный манок.
— Сайонара, — сказал Орлон. — Алоха. Аванте. Изыди.
— Кодак хаки но-доз! — воскликнул Гимлер.
— Дристан носограф! — возопил Ловелас.
— Habeas corpus, — сказал, взмахивая волшебным дрючком, Гельфанд.
— Я какать хочу, — сказал Пепси.
— И я тоже, — сказал Мопси.
— Вот щас вы у меня оба откакаетесь, — пообещал Срам, протягивая руку к здоровенному камню.
— Ладно, пошли отсюда, — сказал Фрито, и отряд неторопливо зашагал по дороге, ведущей из Дольна. Через несколько коротких часов уже несколько сотен футов отделяло их от барака, на пороге которого по-прежнему стоял Орлон с перекошенным от улыбки лицом. Когда путешественники проходили первый невысокий гребень холма, Фрито обернулся, чтобы еще раз взглянуть на Дольн. Где-то в черной дали лежал Шныр, и Фрито ощутил жгучее желание вернуться, — так, может быть, пес вспоминает порой о давно позабытой блевотине.
Пока он смотрел в ту сторону, поднялась луна, прошел метеоритный дождь, просияло полярное сияние, трижды пропел петух, грянул гром, стая гусей, построившись свастикой, пролетела над ним, и гигантская рука гигантскими серебристыми буквами вывела по небу: «Mene, mene, а тебе что за дело?». Фрито охватило ошеломительное ощущение, что он подошел к какому-то поворотному пункту, что старая глава его жизни закончилась и начинается новая.
— У-у-у, морда паршивая, — сказал он, пнув вьючного барана по почкам. Четвероногое затрусило вперед, грозя хвостом чернеющему Востоку, а из глуши окрестных лесов донесся такой звук, словно некую огромную птицу быстро, но бурно стошнило.
V. ЧУДИЩЕ НА ЧУДИЩЕ
Много дней отряд продвигался к югу, избрав в проводники зоркий глаз Скитальца Артопеда, острое ухо хобботов да мудрую проницательность Гельфанда. В конце второй недели пути они вышли на большой перекресток и остановились, чтобы обдумать, в каком месте лучше всего пересечь Мучнистые горы.
Артопед прищурился, вглядываясь вдаль.
— Вот он, мрачный пик Карабас, — произнес он, указывая на большой камень — километровую веху, торчавшую у дороги в нескольких ярдах от них.
— Значит, пришла нам пора поворотить на восток,— сказал Гельфанд, ткнув волшебной палочкой в солнце, что, покраснев, опускалось в пришедшие с моря тучи.
Над головой их с оглушительным граем промчалась утка.
— Волки! — крикнул Пепси и напряг острое ухо, вслушиваясь в замирающий звук.
— Лучше всего остановиться здесь на ночь, — сказал Артопед, сбрасывая с плеч тяжелую котомку, которая, рухнув на землю, расшибла в лепешку мирного аспида. — Завтра будем искать перевал.
Через несколько минут отряд уже сидел прямо на перекрестке вкруг яркого огня, на котором весело румянился кролик из сценического реквизита Гельфанда.
— Хоть у настоящего костерка посидим, — говорил Срам, подбрасывая в весело потрескивающее пламя гремучую змею. — Я так понимаю, знаменитые волки господина Пепси вряд ли к нам нынче ночью полезут.