Прежде чем заговорить, Маг поморгал немного, фокусируя глаза, в последнее время ставшие отчего-то косить, и добившись нужного результата, мрачно уставился на Килько.
— Настало время поговорить о Кольце, — сказал он.
— О каком таком кольце? Кольце чего? — спросил Килько.
— Ты отлично знаешь, о каком Кольце речь, — сказал Гельфанд. — О том Кольце, что лежит у тебя в кармане, господин Сукинс.
— А-а-а, ты про это Кольцо, — с невинным видом произнес Килько. — Я-то, было, решил, что речь идет о колечке, которое ты оставил у меня в ванне после твоих упражнений с резиновой уточкой.
— Не время шутки шутить, — сказал Гельфанд, — ибо Зло вступило на нашу землю и опасность стоит на ее рубежах.
— Но… — начал Килько.
— Странные дела совершаются на Востоке…
— Но…
— Рок бредет по Большой Дороге…
— Но…
— И явилась вдруг собака на сене…
— Но…
— … муха в салате…
Килько торопливо прихлопнул ладонью рот Мага, призносящий ужасные слова.
— Ты хочешь сказать… хочешь сказать… — прошептал он, — Бурлаг в стакане воды?
— Мммммммфлефлюг! — подтвердил волшебник.
Подтверждались худшие опасения Килько. После праздника, подумал он, придется много чего решать.
Хотя разослано было всего две сотни приглашений, Фрито Сукинс не удивился, увидев, что за похожие на свинные корыта столы, расставленные под воздвигнутым на лугу Сукинсов просторным шатром, уселось в несколько раз больше народу. Молодые глаза его расширились, когда он обвел взглядом ненасытные хари, которые, забыв обо всем на свете, с хрустом вгрызались в подгорелое мясо, раздирая его на куски. Немного знакомых лиц приметил он в рыгающей и урчащей орде, шеренгой выстроившейся вдоль ломившихся от жратвы столов, впрочем, еще меньшее их число не утратило всякую узнаваемость, скрывшись под масками подсохшей подливы и мясного сока. Только теперь молодой хоббот понял, насколько отвечало истине любимое присловье дядюшки Килько: «Чтобы заткнуть хобботу глотку, нужна гора всякой снеди».
А все же, подумал Фрито, уворачиваясь от пролетавшего мимо обглоданного мосла, праздник вышел на славу. Пришлось загодя вырыть множество огромных ям только для того, чтобы было где разместить горы обгорелого мяса, которое гостям предстояло запихать в свои натренированные, мускулистые глотки, а сверх того дядюшка Килько выстроил хитроумный трубопровод, по которому в бездонные животы самотеком лились сотни галлонов крепкого пива. В печальной задумчивости взирал Фрито на своих соплеменников-хобботов, шумно набивающих утробы картофельной ботвой и рассовывающих «на потом» — по карманам курток и кошелям — недогрызенные куски покрытого застывшим салом мяса. Время от времени, какой-нибудь слишком рьяный обжора валился в беспамятстве наземь — к великой радости соседей, которые тут же, не упуская удачного случая, засыпали его объедками. То есть, конечно, теми объедками, которые они не могли уволочь с собой «на потом».
Куда ни поворачивался Фрито, он видел и слышал лишь скрежещущие зубы хобботов да распяленные их глотки, да урчащие и подрагивающие животы. Скрежет и чавканье почти заглушили национальный гимн Шныра, нестройно исполняемый наемными музыкантами.
Фрито слонялся вдоль составленных рядами столов, надеясь отыскать знакомую, коренастую фигуру Срама. «Жри, жри, жри…» бормотал он себе под нос, но почему-то странными казались ему эти слова. Отчего ему так одиноко в толпе веселых гуляк, отчего даже в родной деревне он ощущал себя случайно забредшим сюда чужаком? Фрито вглядывался в фаланги перемалывающих пищу зубов, в длинные, длиной в целый фут, раздвоенные на концах языки, свисавшие из сотен ртов, такие розовые и влажные под послеполуденным солнцем.