Вся эта кинематографическая эпопея виделась мне эдаким «знаком свыше». Она упала на меня в переломный момент жизни, подводила черту под прошлым и открывала дверь в будущее — так мне казалось в то время, — и на фоне всего этого вершина Хан-Тенгри выглядела желанным, но отнюдь не обязательным элементом в процессе моего «восстания из пепла»…
Результатом наших споров стал некий компромиссный вариант, который, хоть и примирил альпинизм с кинематографией, но обещал быть весьма обременительным в плане временных и трудовых затрат. Мы закладывались на целых пять выходов на гору, из которых два последних — на седловину и выше.
Главной целью четвертого выхода была заявлена съёмка. Её нуждам будет подчинено всё: мы будем задерживаться в высотных лагерях и на переходах столько, сколько она потребует. Вместе с тем, мы оставили себе и некоторую лазейку: если погода и самочувствие на седловине позволят, а съёмочные планы окажутся выполненными, мы сделаем попытку восхождения. Ну а если такая попытка не состоится или окажется неудачной, мы совершим ещё и пятый выход, в котором всё уже будет подчинено достижению вершины.
Что и говорить… втайне я надеюсь, мечтаю, хочу верить, что он нам не понадобится…
Пока же, у нас есть два дня для того чтобы отдохнуть и набраться сил, но мы тратим их на гулянки, возлияния и досужую трепотню.
Напряжение завершившегося третьего выхода отпускает наши тела, и лишенные его мобилизационного действия они слабнут, размягчаются, разваливаются на части, — позволяют себе то там поскрипеть, то тут поболеть… Забитые молочной кислотой мышцы и так и не прошедшая полностью одышка делают нас малоподвижными.
С самого утра Лёша пребывает в растрёпанных чувствах: душевное томление, которое требует выхода. Наконец, решившись на поступок, он извлекает из продюсерского резерва бутылку Hennessy, и мы — он, Гоша и я — починаем её прямо на скамеечке у столовой.
На душе пасмурно и бесприютно, и окрестный пейзаж — подстать. Хмурый безучастный Хан поигрывает тощим, измученным облаком: то отпускает его в полёт, то ловит за хвост и накалывает на вершину — словно подшивает использованную квитанцию. Облако трепещет и изгибается в предсмертной агонии… Лагерь притих и опустел: улетели иранцы и французы, и Hennessy столь удачным образом заполняет образовавшуюся пустоту, что Лёша отправляется за второй бутылкой. Круг участвующих в «коньякинге» непрерывно расширяется, и вскоре мы переходим в столовую, а когда заканчивается и второй Hennessy, откуда-то прилетают два «Журавля»…
Второй день мы пытаемся увлечь Гошу идеей горовосхождения, но Гоша остаётся непреклонен в своей решимости не покидать базовый лагерь.
— Гоша, ты должен подняться хотя бы в первый лагерь, — говорим мы ему — разве это не важно для режиссёра соприкоснуться с объектом своего фильма, прочувствовать, пропустить через себя все те эмоции, которые переживают участники восхождения, разве это не способствует лучшему пониманию и проникновению в тему?..
— Нет, — говорит нам Гоша, озабоченно покачивая взъерошенной, не прибранной ввиду позднего подъёма головой — у меня в высшей степени развито художественное воображение, и вся эта гора и всё, что на ней находится сидит у меня вот здесь… — Он выразительно стучит суставчиком указательного пальца по вместилищу художественного воображения…
— Инструмент режиссёра — не ноги, а голова, и место его не на передовой, а у пульта управления, в дирижерской яме — продолжает Гоша назидательным тоном, под «дирижерской ямой» подразумевая, очевидно, ложбину Северного Иныльчека, а склоны Хан-Тенгри приравнивая к передовой.
— Но, Гоша, почему бы тебе хотя бы не попробовать?.. Быть может, ты откроешь для себя что-то новое и неожиданное, увидишь тему и объект своего творения под иным углом. Быть может, — только для примера, поскольку такого, конечно же, не может случиться на самом деле… — восхождение на гору покажется тебе со склонов Хана не маршем просветлённых личностей, шагающих в экстазе к головокружительным высотам, а унылым караваном мазохистов и поразит тебя не сиянием льдов, а вонью немытых тел и нестиранных носков?.. Разве приобретенные опыт и причастность не освежат твой фильм, не придадут ему тёрпкости и остроты, а, быть может, и развернут его в новом, неожиданном направлении?.. Подбрасывать в топку воображения поленца реальности — это ведь полезно для истинного художника… Нет?
Гоша качает головой и задумчиво смотрит вдаль, — за оловянную жесть облаков, в те доступные ему одному миры, откуда взирают на него, привечая, великие коллеги и предшественники — режиссёры-документалисты, мудрые и всё понимающие, в отличие от нас, непосвященных…: