Надя и Василий рассказывали друг другу и Серапионычу о том, что узнали за день, а доктор с непроницаемым лицом попивал чаек, одновременно разглядывая альбом Старгородского музея, и время от времени что-то записывал на листке бумаги.
Выслушав сообщения журналистки и детектива, доктор отложил альбом:
- Ну что ж, можем подвести некоторые общие итоги. Первое - давайте определимся, в каком направлении директор вывозил музейные ценности?
- В восточном! - уверенно заявил Василий. - Ведь Костя это очень хорошо помнит.
Серапионыч покачал головой:
- Я ни в коей мере не ставлю под сомнения слова Кости, - доктор заглянул в свои записи, - подтверждающиеся сведениями майора Селезня, но никак нельзя скидывать со счетов и письмо Козицкого к его кислоярской коллеге Тамаре Михайловне, где он вентилировал возможность эвакуации ценностей в Кислоярск.
И в заявке на грузовик, которую отыскала баронесса фон Ачкасофф, директор писал о перевозке ценностей в северном направлении - это еще не Кислоярск, но уже в сторону нашей границы.
- Действительно, полная путаница, - заметил Василий.
- И кругом тупик, - добавила Надя. - Выходит, так - на грузовик напали омоновцы, водитель пострадал, но остался жив, а грузовик вместе с директором исчез бесследно. Если, конечно, не считать его вознесения на небеса во время бомбежки...
Серапионыч отпил чаю:
- Само собой напрашивается следующее объяснение. Директор Козицкий хотел во что бы то ни стало спасти музейные ценности, а власти Придурильской республики собирались их продать и купить оружие. Догадываясь о планах властей, директор вместо ранее заявленного северного выехал в восточном направлении, с тем чтобы дальше действовать по обстоятельствам. Ведь даже водителю, которого Козицкий лично знал и которому мог доверять, он не сказал, куда собирается ехать. Скорее всего не из скрытности, а просто потому что сам не знал. Однако перехитрить власти директору не удалось - на восточном выезде грузовик задержали омоновцы, водителя нейтрализовали, ценности передали по назначению, а уж о судьбе Козицкого можно только догадываться...
- Да, эта версия выглядит очень правдоподобно, - вздохнул Дубов. - Но если картины действительно продали куда-то на Запад, или куда бы то ни было, то почему о них до сих пор ни слуху ни духу?
- Ну, почему же ни слуху ни духу? - возразила Чаликова. - Вот господин Сидоров из села Субботино до сих пор о них исследования сочиняет... Ну, насчет Сидорова - это я шучу, но во всем мире существуют такие, с позволения сказать, искусстволюбы, которые анонимно скупают произведения и держат их в своих особняках. Возможно, картины Врубеля попали к одному из них. Но, как бы то ни было, в одном ваша версия имеет очень весомое подтверждение - вскоре после эвакуации музея резко активизировались военные действия и придурильские войска перешли в наступление. Может быть, Врубель помог.
- А все-таки картины удивительные, - протянул Серапионыч и продемонстрировал Дубову и Чаликовой репродукцию "Демона в полете", открывавшего "демонскую" серию. - Не говорю уж о стихах:
Печальный Демон, дух изгнанья,
Блуждал под сводом голубым,
И лучших дней воспоминанья
Чредой теснились перед ним.
Тех дней, когда он не был злым,
Когда глядел на славу Бога,
Не отвращаясь от Него;
Когда забота и тревога
Чуждалися ума его,
Как дня боится мрак могилы...
И много, много... и всего
Представить не имел он силы.
- Изумительно! - совершенно искренне произнесла Надя. - Только погодите, Владлен Серапионыч, ведь начало поэмы звучит немного по-другому... Сейчас вспомню:
- Печальный Демон, дух изгнанья,
Летал над грешною землей,
И лучших дней воспоминанья
Пред ним теснилися толпой...
- Одну секундочку! - вскочил Дубов из-за стола и стремглав выбежал из комнаты.
- Что это с ним? - подивился доктор. - Неужели чайное отравление?
Однако Надежда не успела ничего ответить, поскольку в гостиной вновь появился Дубов. В руках он держал объемистый том.
- Вот достал у Софьи Ивановны, - пояснил Василий. - Сочинения М.Ю. Лермонтова, издание Ф. Павленкова, 1905 год. И вот смотрите: сначала "Демон. Восточная повесть". А потом - первый, второй, третий и четвертый очерки "Демона". - Детектив раскрыл страницу, где начинались "очерки". Так-так-так... Вот, пожалуйста, второй очерк "Демона":
- Печальный Демон, дух изгнанья,
Блуждал под сводом голубым,
и так далее. Датируется 1830 годом. Доктор, там не сказано, кто конкретно составлял альбом и подбирал стихи к картинам?
- Да нет вроде, - откликнулся Серапионыч, рассмотрев выходные данные альбома. - Можно только предполагать, что в его создании более или менее активно участвовал и сам В.Б. Козицкий. Во всяком случае, его фамилия значится в редакционной коллегии. Однако никак не выделена, а стоит в общем списке по алфавиту.
- Скажу вам одно, - констатировала Надя. - Кто бы ни подбирал стихи к иллюстрациям, но у искусствоведа-любителя господина Сидорова из почтового отделения Субботино уже был предшественник.
- В каком смысле? - не понял Дубов.
- В смысле сопоставления ранних и поздних вариантов у Лермонтова и Врубеля.
- Да, чудные картины, - продолжал между тем Серапионыч. - Вот особенно эта - "Тамара в гробу". Я видел ее широко известный вариант, но он как-то того... не убеждает. А этот я бы охотно повесил у себя в морге!
Напрасный отблеск жизни прежней,
Она была еще мертвей,
Еще для сердца безнадежней
Навек угаснувших очей.
Произнеся эти бессмертные строки, Серапионыч отложил альбом и подлил в чай еще немного жидкости из скляночки:
- От этой картины исходит какая-то энергия, даже от репродукции! Я так и чувствую, что отлетевшая душа Тамары еще витает где-то рядом и рыдает о разлуке с телом... В позднем варианте, мне кажется, Михаил Александрович будто бы устыдился своей сентиментальности и как-то затушевал эти мотивы, но здесь они так чисты и пронзительны... - Обмакнув глаза платочком, доктор встал из-за стола. - Пойду помаленечку... Да, вот еще что, добавил он уже в дверях, - чуть не запамятовал. Это, конечно, к делу не относится, но я сегодня звякнул в Старгород одному своему знакомому журналисту. Думал, может он чего слышал.