"Многоуважаемый и почтеннейший Иван Сидорыч! Я должен был бы обратить это письмо к своей сестре, но у меня не хватает духа написать ей то, что я должен сообщить. Если письмо придет раньше, чем я возвращусь в Каменку, то прошу тебя - осторожно, исподволь, как ты умеешь, подготовь ее к тому страшному для любой матери сообщению, что ее ждет.
Как ты прекрасно знаешь, любезнейший Иван Сидорыч, я много лет неустанно воспитывал своих прихожан в Божеском духе, и навряд ли кто-либо может упрекнуть меня в отступничестве от христианских заповедей. Но, похоже, я оказался плохим пастырем: племянник мой Евлампий, оказавшись в Новой Мангазее, сием Содоме Кислоярского царства, забыл Божеские наставления и нарушил одну из главнейших заповедей. И Господь его за это жестоко, но справедливо покарал. Это я узнал почти наверняка - и сегодня, должно быть, получу решающее доказательство: ко мне на постоялый двор должен придти один из тех, кто именовал себя друзьями Евлампия. После встречи с ним я продолжу письмо..."
На этих словах рукопись обрывалась. Василий извлек из-за пазухи копию "могильного" свитка и стал внимательно перечитывать: "...Анисиму и Вячеславу за Манфреда - двадцать золотых. Прости, Петрович, но ты слишком много знал.
Садовой за (тут следовало примечание Мисаила: "Имя тщательно замазано") - десять золотых; "имя замазано" за воеводу - двадцать пять золотых; Анисиму и Вячеславу за "имя замазано" - пятнадцать золотых; им же за Данилу - двадцать золотых". И последняя строчка - "Анисиму и Вячеславу за попа - семь золотых задатка".
- Все это как-то связано, я непременно должен разобраться! - в возбуждении пробормотал Дубов, но тут за окном отчетливо заслышался цокот копыт. Василий выглянул в окно (комната отца Нифонта выходила на улицу) прямо перед входом на постоялый двор стояла телега, запряженная тройкой черных рысаков.
Колеса телеги слегка поблескивали - и Василию показалось, что они были обиты позолотой.
С телеги слезли два человека, и Дубов сразу понял, что это те самые "лихие молодцы", с которыми его обещала "сосватать" Ефросиния Гавриловна. Они были одеты в одинаковые тулупы, подбитые кожей, а на ногах у обоих красовались огромные, явно не по размеру, кожаные сапоги.
Прошло пару минут, и их тяжелые шаги прогремели по доске. Василий спрятал бумаги за пазуху и вышел в коридор, чтобы встретить "новых мангазейских", как он про себя окрестил господ из позолоченной телеги.
Когда гости появились в коридоре, Дубов сумел разглядеть их получше: оба среднего роста, с широкими сытыми ряхами и с коротко остриженными волосами, причем одинаково и на голове, и на лице. Только у одного волосы были темными, а у другого - рыжеватыми. На бычьих шеях у обоих болтались одинаковые цепи из дутого золота, с той лишь разницей, что у темноволосого на цепи висел огромный золотой крест, а у его товарища - несколько бубенчиков, также золотых.
- Ну, хозяин, в чем вопрос? - тут же деловито заговорил темноволосый, едва они прошли в комнату. - Выкладывай скорее, время - деньги.
- Нужно проучить одного, - столь же деловито, хотя и несколько неопределенно отвечал Василий.
- Кто таков? - попросил уточнить рыжеволосый.
- Имени не знаю, но в последнее время он часто здесь крутится. Такой из себя... - И Василий весьма толково описал приметы человека, который теперь детектив уже не сомневался в этом - следил за ним ночью на базаре, а вчера вечером столкнул с доски отца Нифонта.
- А, знаю! - уверенно заявил темноволосый. - Это ж Аниська. То бишь Анисим. Будет сделано.
- А еще у него есть такой приятель, по имени Вячеслав, - осмелел детектив.
- Нельзя ли и его тоже того?..
- Знаю и его, - повторил "новый мангазейский". - Сделаем. Деньги гони, хозяин.
Дубов запустил руку себе в карман и извлек оттуда заранее приготовленные десять золотых:
- Надеюсь, хватит?
- Хватит, - мотнул головой рыжеволосый, отчего бубенчики на его цепи жалостно забренчали, и недвусмысленно приставил руку себе к горлу.
- Нет-нет, этого не надо, - пошел Василий на попятный. - Проучите их эдак на шесть, на семь монет. Ну, чтоб неделю из дома не могли выйти.
- Как закажешь, - несколько разочарованно кивнул темноволосый. А его товарищ вынул из кармана замусоленный листок - как чуть позже сообразил Дубов, это был прейскурант предоставляемых услуг.
- Пять монет, - сказал рыжеволосый, поводив по бумажке толстым пальцем, который украшал увесистый перстень с бриллиантом.
- Ну вот и прекрасненько. - Василий протянул пять золотых.
- Когда? - отрывисто справился темноволосый, почесав себя крестом по стриженому затылку.
- Желательно побыстрее, - сказал Дубов. - Лучше бы прямо сегодня.
- Еще одну за срочность, - опять заглянул в "прейскурант" рыжеволосый.
Василий протянул золотой, и гости удалились, громко топоча и скрипя сапожищами.
- Так, одно дело сделано, - детектив удовлетворенно потер руки. - Ба, совсем забыл - мне же пора на завтрак к Миликтрисе Никодимовне! - И Василий, аккуратно заперев комнату отца Нифонта, бросился в свой номер. Ему еще нужно было подобрать в скоморошьем гардеробе наряд, в котором не стыдно было бы показаться на глаза к неизвестному пока работодателю.
***
Соловей Петрович стоял посреди дороги и бормотал себе под нос:
- Всех зарежу... Всем кровь пущу... - При этом он вжикал свои кухонные ножи один о другой.
Девица в кожаном армяке сплюнула в придорожную пыль:
- Слушай, Петрович, может, хватит скрипеть?
Петрович посмотрел на нее исподлобья.
- Ты меня лучше не трогай, - тихо проговорил он, - я сейчас на все способен. И ежели кого сей миг не ограблю, то за себя не ручаюсь.
И тут очень удачно (смотря для кого, конечно) из-за поворота вылетела богатая карета, запряженная тройкой черных коней. При виде кареты Петрович воспрянул духом.
- Зарежу! - завопил он - Кровь пущу!... - И вихляющимся аллюром припустил навстречу экипажу.
То ли от удивления, то ли еще почему, но кучер резко осадил коней.
- Фто там есть такое? - раздался из кареты раздраженный мужской голос с заморским акцентом.
- Здесь есть я! - гордо выкрикнул Петрович, подскакивая к дверце. - Ща буду резать и убивать!