— А с чего ты взял, что я — царевна? — удивилась Надя. — На мне вроде бы этого не написано.
— Карета, — пояснил Васятка. — Такая богатая может быть только царской. А поскольку царя Дормидонта Петровича среди вас нет, то я решил, что едет царевна.
— Почему это нет? — с хитрецой заявил майор. — А может, я царь? Или вот Василий Николаич.
— Не, — уверенно ответил Васятка. — Дормидонт Петрович, как говорят, горький пьяница, совсем как наш Пахомыч. А ни один из вас на Пахомыча ничуть не похож.
Услышав такое от простого деревенского паренька, Дубов восхищенно покачал головой. Однако Чаликова не сдавалась:
— Погоди, Васятка, но с чего ты решил, что царевна — я, а не вот эта дама? — Надя указала на госпожу Хелену.
— Нет, сударыня, вы слишком нарядно одеты, — ответил пастушок, оглядев баронессу. — А настоящей царевне совсем не нужно наряжаться, чтобы подтверждать свое положение при царском дворе. — Васятка перевел взгляд на Чаликову. — Только сдается мне, Татьяна Дормидонтовна, что не настоящая вы царевна…
— Почему это? — слегка нахмурилась Надежда.
— Когда я назвал имя козы — Танька — вы никак на это не откликнулись, даже бровью не повели, будто это и не ваше имя.
Надя смутилась, но тут же нашлась:
— Ну да, меня же никто Танькой не называет, я ведь все-таки царская дочка. Батюшка всегда зовет меня Танюшкой, а все остальные Татьяной Дормидонтовной кличут… Но ты, Васятка, все-таки присаживайся, угощайся!
Повеление царевны Васятка исполнил, но видно было, что последнее объяснение его не очень-то убедило.
За разговором с Васяткой никто и не заметил, как майор Селезень отошел к карете и стал о чем-то шептаться с Чумичкой, а потом они оба подошли к обедо-ужинающим, причем майор бережно нес в руках бутыль с какой-то мутноватой жидкостью.
— Самогонка, — пояснил Селезень. — Я ее так запрятал, что никакие Соловьи-разбойники не найдут. А теперь, как я ощущаю, настал оптимальный момент ее «раздавить»… Не возражаете, Ваше Высочество?
— Не возражаю, — милостиво дозволила питие царевна. — После всех передряг не мешает маленько расслабиться. Вот, помню, как-то в Карабахе… — Надя осеклась, услышав нарочитое покашливание Дубова.
— Да, можно и выпить, — поспешно сказала баронесса. — Но только в меру.
— Чисто символически, — успокоил ее Селезень.
— Нет-нет, мне не наливайте, — решительно отказался детектив. — Да и сами, господа, не очень увлекайтесь — нам еще ехать и ехать.
Однако майор уже разливал самогонку по серебряным стаканам с царским вензелем. А Дубов вместе с Васяткой устроился чуть в сторонке на травке и завел с ним беседу вполголоса. Очевидно, двум специалистам в области дедукции было о чем поговорить.
— Ну, за успех нашего предприятия! — провозгласил между тем майор и тут же опрокинул символическое содержимое стакана в свою луженую глотку. — Ух, гадость какая, но хорошо пошла! — Александр Иваныч забросил в рот соленый огурец. — Как говорят господа офицеры, между первой и второй перерывчик небольшой. — Вдруг майор резко повернулся к Чумичке, который скромно закусывал балыком. — А скажи мне, друг разлюбезный, что ты знаешь об этом злодее Каширском?
— Ну вот, — с сожалением протянула баронесса, уже малость захмелевшая «после первой», — так хорошо сидим, и вдруг — Каширский…
Однако Чумичка, видимо, был в настроении поговорить и о Каширском:
— Сволочь он. Примазался ко мне в ученики, мое ремесло выведал, книгу спер — и удрапал. Встречу — не знаю что с ним сделаю! — Произнеся столь содержательный монолог, Чумичка вновь замолк и уставился в землю.
— Это опасный человек, — покачала головой Надя.
— Кто будет опасен, так это я, когда его повстречаю! — заявил Селезень и разлил по второй…
Неприязнь Чумички к Каширскому определяли не только разница в воззрениях на цели и задачи колдовства, но и чисто личные мотивы.
Несколько лет назад, во время одного из длительных визитов в параллельную действительность, Каширский сумел каким-то образом втереться в доверие к Чумичке, и тот взял его к себе в ученики. Однако почуяв, что ученик собирается использовать его науку не на благо людям, а в лучшем случае лишь на благо себе, Чумичка объявил Каширскому, что отказывается его обучать. Тот воспринял это решение внешне спокойно и лишь попросил день на сборы. И когда хозяин после недолгой отлучки вернулся в свое скромное жилище, то обнаружил, что его ученик исчез, прихватив с собой колдовскую книгу, куда Чумичка записывал плоды своего жизненного и колдовского опыта. Чумичка не очень горевал о потере книги — она была написана таким образом, что воспользоваться ею в полном объеме Каширский все равно не смог бы — но честного колдуна потрясло то коварство, которого он никак не ожидал, как бы плохо ни думал о своем бывшем ученике.
— Ах, доверчивый ты дурень, Чумичка, — бранил себя чародей, — постиг тайны волшебства, а в людях так и не научился разбираться!
И, горестно вздохнув, Чумичка опустился на табуретку. Но, к собственному удивлению, оказался на полу.
— Что я, уже совсем того… — раздраженно бормотал он, поднимаясь и потирая зад. — Мимо табуреток промахиваюсь. Дожил!
И Чумичка с досады хлопнул кулаком по столу, но стол, сорвавшись с места, понесся, ловко перебирая всеми четырьмя ногами, в другой конец просторной горницы.
— Ах вы так!.. — крикнул Чумичка, почему-то обращаясь к табуретке. А та попятилась от него, поскрипывая деревянными ножками. — Значит, бунт?! — топнул он ногой. — Супротив своего хозяина!?
И мебель, будто только того и ждавшая, рванула по горнице врассыпную.
Табуретки неслись вприпрыжку, пытаясь спрятаться под столом. Умывальный столик, гремя медным тазом, бегал вокруг печи. А солидный шкаф бочком пробирался вдоль стенки в дальний угол. Посреди этого мебельного сумасшествия стоял Чумичка и топал ногами:
— Пройдоха! Змей скользкий! Обстановку мою заколдовал. Вот ужо я до тебя доберусь! — выкрикивал чародей и вдруг… засмеялся. Жутковатым смехом, от которого становится вовсе не смешно. Мебель вздрогнула и испуганно замерла. А хохот волшебника нарастал, как грозная лавина, готовая в любой момент обрушиться на голову всякого, вставшего на ее пути. Жалобно задребезжали стекла. И… и все внезапно стихло. В пронзительной тишине было слышно, как испуганная муха бьется в окно, видимо, давая себе зарок больше никогда не залетать в жилища чародеев.
Мебель медленно, осторожно переступая деревянными ногами, стала расходиться по своим местам.
— Вот то-то же, — мрачновато улыбнулся Чумичка. — А до пакостника я еще доберусь, ох доберусь. — И чародей устало опустился на проворно подбежавшую табуретку. — Не сегодня, так завтра, но доберусь!
Путники выпили по второй чарке, и вскоре над окрестными лугами поплыла заунывная песня.
— Вечерний звон, вечерний звон, — выводил звонкий, хотя и слегка заплетающийся голосок царевны Татьяны Дормидонтовны Чаликовой.
— Бомм! Бомм! — Царь-колоколом вторил ей майор Селезень. Колдун Чумичка и баронесса как могли подтягивали. Занятые музыкальным процессом, они даже не заметили, как Васятка, простившись с Дубовым, погнал коз в сторону деревни. А Великий Детектив, немного еще насладившись пением своих спутников, все-таки был вынужден прервать их музицирование:
— Господа, пора в путь.
— Эх, какую песню испортил! — проворчал майор, поднимаясь с травы.
— А ехать и вправду пора, — заметил Чумичка, с опаской поглядывая на солнце, уже изрядно клонившееся к лесу. — Даже не представляю, где мы ночевать будем…
— Ничего, как-нибудь перебьемся, — беспечно махнула рукой госпожа Хелена.
— Ну еще бы, ведь баронесса ночевала на Гороховом городище — и ничего, жива, — подпустила Надя. Чумичка глянул на баронессу с изумлением, но ничего не сказал — только уважительно цокнул языком.