— Разумеется, — согласился Дубов. — Мы, конечно, рады, что помогли госпоже Свешниковой вас разыскать, но куда больше сами рады, что нашли вас. — И, понизив голос, добавил: — Уважаемый Всеволод Борисович.
Сидоров спокойно обвел взглядом Дубова и Чаликову и столь же спокойно произнес:
— Давайте пройдем в дом. А то негоже гостей принимать на улице.
Изнутри избушка Сидорова выглядела еще беднее, чем снаружи. Наде и Василию сразу бросилось в глаза, что вперемешку с нехитрым крестьянским скарбом повсюду лежали рукописи на многих европейских языках. А из красного угла, где в деревенских избах обычно находятся образа, глядел портрет академика Лихачева.
— Присаживайтесь, господа, — пригласил Сидоров. — Извините за беспорядок, сейчас поставлю самоварчик…
— Может быть, приступим к делу? — нетерпеливо предложил Василий.
— Да, конечно, — откликнулся хозяин. — Как я понял, когда вы назвали меня Всеволодом Борисовичем, это не было простой оговоркой, не так ли?
— Совершенно верно, — отчеканил Дубов. — Я с полной ответственностью утверждаю, что вы — бывший директор Старгородского музея Всеволод Борисович Козицкий. И не пытайтесь этого отрицать!
А хозяин ничего и не отрицал — он продолжал возиться с самоваром.
— Нам известно о вас гораздо больше, чем вы думаете, — продолжал Дубов. — Если хотите, я могу рассказать в подробностях, как вы превратились из директора Козицкого в беженца Сидорова.
Сидоров по-прежнему молчал. Но заговорила Надя:
— Погодите, Вася, но с чего вы взяли, что господин Сидоров — это Козицкий? Ведь директор музея пропал без вести, а по официальной версии — погиб…
Дубов поудобнее устроился на колченогой табуретке:
— А вот послушайте. И если я в чем-то ошибусь, то прошу вас, Всеволод Борисович, меня поправить. Когда началась Мордавско-Придурильская война, то музейные ценности, в том числе картины Врубеля, оказались под угрозой: они могли погибнуть при бомбежке либо просто быть распроданы.
— За оружие, — вставила Надя.
— За оружие и боеприпасы, — подтвердил Василий. — Но вы, Всеволод Борисович, этого допустить никак не могли, а потому начали вентилировать вопрос о переправке картин и всего прочего за кордон, а конкретно — в Кислоярск. Однако обстоятельства вынудили вас форсировать события. Но наивный маневр с целью запутать следы не дал желаемого результата — на восточном выезде из города грузовик 33–33 МОР был остановлен отрядом ОМОНа, вашего водителя Костю выволокли из кабины и принялись зверски избивать…
— Он погиб? — вскрикнул хозяин.
— Кто, Костя? Жив и здоров, — успокоил его Василий.
— Слава богу! — прошептал Козицкий. — Я до сих пор не могу себе простить, что оставил его…
— Ну, не упрекайте себя так, Всеволод Борисович, — мягко сказала Надя. — Все равно вы бы ничем ему не помогли, а ведь вам нужно было спасать коллекцию.
— Дальнейшее представляется мне так, — продолжал Дубов. — Поскольку Придурильские руководители не очень-то доверяли своим омоновцам, то им просто было дано распоряжение задержать грузовик и передать спецслужбам, без указания на характер и ценность грузов. Однако омоновцы, начав избивать водителя, так увлеклись своим любимым занятием, что даже сразу не заметили, как вы пересели за руль и уехали. А для «отмазки» перед начальством их командир Мстислав составил рапорт в том смысле, что вы оказали сопротивление и вас пришлось поставить к стенке, а грузовик сжечь. Ну или что-то в этом роде. — Василий отхлебнул чаю из треснувшего стакана и продолжал: — Именно то обстоятельство, что вас считали погибшим, а грузовик уничтоженным, и позволило вам довольно долго и беспрепятственно передвигаться по территории Придурильской республики.
— В мирное время я много ездил по Старгородскому району с лекциями и краеведческими экспедициями, — вздохнув, сказал Козицкий. — И, смею надеяться, неплохо знаю все лесные и полевые дороги. Именно по ним я доехал до этих мест, а ночью пересек Кислоярское шоссе. Тут, сразу за Субботином, находятся заброшенные полигоны — раньше они были на территории двух районов, Старгородского и Кислоярского. Но я знал, что там есть дороги, по которым можно пересечь границу… — Директор надолго замолк. Тогда слово вновь взял Василий:
— То, что вы находитесь здесь, означает одно: переправить ценности через кордон вы так и не смогли. Но это значит и другое: раз вы тут живете под чужим именем, рискуя быть разоблаченным, то ценности не погибли, а хранятся где-то поблизости. Или я не прав?
— Вы совершенно правы, господин Дубов, — спокойно сказал Козицкий. — Просто я подумал, что если вы с такой точностью воссоздали мое бегство из Старгорода, то и найти место, где я прячу музейные ценности, для вас не составит труда. А может, вы его уже знаете?
— Ну, это уж вы преувеличиваете мои способности, — чуть смутился Василий. — Я ничего доподлинно не знаю, лишь могу предполагать с большей или меньшей долей вероятности. Что касается места… — Василий на минутку задумался. — Скорее всего, это где-то на полигоне. Не так ли?
— Да, — кратко ответил Козицкий. — Я заехал на полигон, но запутался в многочисленных дорогах — ведь раньше я там никогда не бывал. А уже близился вечер, да и бензин заканчивался. Нужно было что-то делать, и я не нашел ничего лучшего, как загнать грузовик в заброшенный бункер. Но тут вдруг начался налет. Наверно, они заметили, что по бывшему полигону что-то движется, и решили на всякий случай скинуть бомбу. Должно быть, завалило въезд в бункер, и я оказался в кромешной тьме. Я и сейчас без содрогания не могу вспомнить, как шарил по стенам моего склепа и всюду натыкался на шершавый холодный камень… Но потом немного освоился и, обдирая до крови пальцы, прорыл небольшой лаз и выбрался наружу. Ну а остальное вам, должно быть, известно не хуже, чем мне. Я сказался беженцем по фамилии Сидоров, поселился здесь, в Субботине, и продолжал, по мере возможностей, научную работу. — Всеволод Борисович тяжело вздохнул. — Но теперь, как я понимаю, ей пришел конец?
— Всеволод Борисович, мы могли бы взглянуть на ваши сокровища? — спросил Дубов.
— Отчего же нет, — невесело усмехнулся директор. — Взгляните, пока можно. Очень скоро они будут распроданы, а скорее всего — разворованы, я сгину в подвалах Придурильской охранки, а вам наш президент торжественно вручит какой-нибудь орден…
— Нет-нет, Всеволод Борисович, вы нас, кажется, принимаете не за тех, — возразила Чаликова. — По крайней мере, с Придурильской охранкой мы ничего общего не имеем.
— Знаете, я уже никому не верю, — задумчиво откликнулся директор. — Но мне кажется, что вы явились не со злыми намерениями.
— Мы явились в поисках истины! — заявил Василий.
— А что есть истина? — резко обернулся к нему Козицкий. — Я веду… то есть искусствовед-любитель Сидоров ведет обширную переписку со всем светом, в том числе и с коллегами бывшего директора музея Козицкого. И наверняка многие из них догадываются, что Сидоров — это и есть Козицкий, но вида не подают, потому как понимают, что иначе… Ну да вы сами знаете.
— Да, конечно, — кивнула Надя, вспомнив зверское лицо Мстислава.
— Между прочим, я переписываюсь также с одним человеком, живущим в окрестностях Калининграда, — продолжал Всеволод Борисович. — Конечно, открыто он об этом не пишет, но из писем я понял, что он скрывает часть Янтарной комнаты. Этот человек тоже отлично понимает, что если он откроет истину, то все будет просто-напросто разворовано. Истина — это прекрасно, я сам за истину, но когда она становится личной собственностью непорядочных людей, то стоит подумать — а не придержать ли ее под спудом до лучших времен?
— Я с вами не согласен, — раздумчиво ответил Василий, — но и мешать вам не намерен… Нет, я не вправе брать на себя роль судьи.
— Вы хотели посмотреть на музейные ценности? — прервал вновь возникшее молчание Козицкий. — Что ж, я готов их вам показать. Но дождемся ночи — днем нас могут увидеть.