— А скажите, Данила Ильич, были ли у него какие-то столкновения с мангазейскими властями? — спросил Василий.
— Согласно уложениям, отряд в Мангазее выполняет обязанности чисто воинского щита на случай угрозы и ни в коей мере не вмешивается в местные дела, — объяснил Данила Ильич, — и этому правилу Афанасий всегда следовал особо неукоснительно. Нет, ну когда лет десять назад разлилась Венда, то он первым бросился на спасательные работы, но это был, кажется, единственный случай на моей памяти, когда он вышел за пределы полномочий.
— И что же, он больше ничем не интересовался, кроме своего воинского долга?
— Ну почему же — Афанасий был книжный человек, знал языки, вот, кстати сказать, большим был поклонником Пульхерии Ивановны… Между прочим, городские власти предлагали ему, чтобы наш отряд поддерживал порядок во время свадебных торжеств за городом, на Ходынской пустоши, но он отказался наотрез.
— И кого назначили на его место?
— Пока из Царь-Города не прислали нового, обязанности воеводы выполняет сотник Левкий, тоже храбрый и доблестный воин, однако… — Данила Ильич чуть замялся. — Однако он, как бы сказать, был при Афанасии связным с городскими властями, ну там по вопросам пищевого довольства и всего прочего. Боюсь, что он больше подвержен влиянию извне, чем Афанасий. Особенно когда в Царь-Городе такое зыбкое положение.
— И как этот Левкий относится к свадебным торжествам? — напрямую спросил Дубов.
— Я слышал, что он согласен дать воинов для поддержания порядка, — сказал Данила Ильич.
— Вот оно! — в возбуждении потер руки Василий. — Войска выведут за город, большинство населения будет там же — гулять на свадьбе, а дата свадьбы до сих пор не назначена!
— Ну и что? — пожал плечами Данила Ильич.
— Да как вы не понимаете — все предельно просто. Князь Григорий захватывает Царь-Город и движется к Мангазее. И тут назначают свадьбу, все отправляются на Ходынскую пустошь, заговорщики захватывают полупустой город и вручают Григорию ключи. А когда войска и горожане опомнятся, будет уже поздно.
— Так что же, — взревел Данила Ильич, — и Левкий, и Пульхерия с Фомой в заговоре! Да я сейчас же…
— Погодите, — охладил его пыл Дубов, — не надо пороть горячку. Пока что все это лишь предположения, мы с вами ничего не докажем, а заговорщики окажутся предупреждены, что их план раскрыт. Да и Левкий, и Пульхерия Ивановна, и Фома скорее всего даже не подозревают, что их просто используют в самых гнусных целях.
— Так что же делать? — возмутился Данила Ильич. — Сидеть и ждать, пока они…
— Будем делать то, что от нас зависит, — уверенно заявил Дубов. — Есть ли у вас связь с Рыжим? Надо ему все сообщить, а там он уж пусть думает.
— Связь имеется, — кивнул Данила Ильич, — завтра же пошлю в Царь-Город верного человека.
— Ну вот и прекрасно. А я попытаюсь выйти на тех, кто готовит заговор и, скорее всего, убрал Афанасия. Скажите, нет ли у вас на примете кого-то, кто мог бы на них вывести?
— А черт его знает! — махнул рукой хозяин. — Хотя погодите — есть тут одна бабенка, она все пыталась охмурить Афанасия, так кончилось тем, что он прогнал ее с криком: «И передай своим хозяевам, что ничего у них не выйдет!». А потом сказал мне: «Данила, держись подальше и от этой женщины, и от ее дружков».
— И что это за бабенка? — Василий привычно извлек блокнот.
— Некая Миликтриса Никодимовна, живет в Садовом переулке в собственном доме. Только не думаю, что вы от нее чего-то добьетесь.
— Попытка — не пытка, — хмыкнул Дубов, а сам подумал: «Уж не та ли Миликтриса Никодимовна, что была возлюбленной Евлампия?». — Ого, как уже темно — пойду, пожалуй.
— А я останусь, — откликнулся Данила Ильич. — Да и вам, Василий, лучше бы у меня переночевать. Место найдется.
— Нет-нет, пойду, — засобирался детектив, — но завтра обязательно к вам загляну.
— Удачи вам, — искренне пожелал хозяин.
Пал Палыч сидел у себя в сыскном приказе и читал длинный свиток, содержащий сводку событий криминального или просто не совсем обычного характера за минувший день. Согласно давно сложившейся традиции, глава приказа выбирал из числа сообщений наиболее, по его мнению, важные и докладывал непосредственно Рыжему.
Взор Пал Палыча мельком пробежал через донесения о мелких кражах, пьяных драках и прочей привычной «бытовухе» и споткнулся на следующей записи:
«Изрядно пополудни прибывший неведомо откуда лекарь, именующий себя Владленом Серапионычем, прохаживался по городскому кладбищу и особливо справлялся у служителей, где погребен недавно убиенный князь Владимир, и затем долго стоял возле его могилы. Пройдя по кладбищу вдоль и поперек, оный Владлен Серапионыч вернулся в терем господина Рыжего, где временно проживает».
— Неужели Серапионыч все-таки не оставил надежды осквернить княжескую могилу? — озабоченно пробормотал Пал Палыч. — А что если и Рыжий ему в этом потворствует?! — И, с осуждением покачав головой, сыщик продолжил чтение:
«Нынешний день вновь принес новое непотребство в Боярской Думе. На сей раз отличился боярин Илюхин, призвавший к свержению Государя, который от неумеренного потребления горячего пития якобы совсем потерял разум и более не способен править страной и народом. При этом многие бояре шумно ему рукоплескали. Когда же думский пристав вывел непотребника вон, то вскочил боярин Андрей и с криком „Дормидонта — в темницу, Длиннорукого — на престол!“ принялся размахивать крестом, болезно задев при этом двух соседних бояр. Должно заметить, что боярин Андрей достойно заменил в Думе покойного князя Владимира, известного своими охальными выходками».
— Хорошенькое дело, — злорадно хмыкнул Пал Палыч, которого подобные сообщения из Боярской Думы всегда забавляли. — А князь Длиннорукий как раз в отъезде. Вот ужо придется ему теперь перед царем оправдываться!.. Ну, почитаем, что там еще.
«Сегодня в Царь-Город прибыла и поселилась на Гостином Дворе женщина, чье имя и облик внешности остаются доселе неизвестными, поелику поверх лица она носит темную накидку из кружев. Особой слежки за нею не установлено, однако известно, что после обеда сия женщина дважды покидала Гостиный Двор».
Пал Палычу не было известно слово «интуиция», однако своим сыскным чутьем он почувствовал, что здесь дело нечисто.
— Возьмем на заметку, — вздохнул глава приказа и, обмакнув гусиное перо в чернильницу, сделанную в виде храма с откидным куполом, поставил возлесообщения размашистую галочку.
Василий шел по пустынному ночному базару и размышлял об услышанном от Данилы Ильича. Картина вырисовывалась весьма зловещая, но отнюдь не безнадежная — Великий Детектив чувствовал в себе достаточно силы «раскрутить» это дело до упора.
Однако каким-то шестым чувством, выработанным на сыщицкой работе, Дубов чувствовал, что кто-то за ним следит. А когда он миновал рыночные ворота и углубился в беспорядочную паутину мангазейских улочек, то его преследователь перестал прятаться и откровенно шел сзади Василия, чуть не наступая ему на пятки. Детектив ускорил шаги, стараясь держаться подальше от редких освещенных окон, чтобы не показать своего лица, но преследователь не отступал ни на шаг.
«Уйти не удастся, — лихорадочно соображал сыщик, — к тому же я совсем не знаю города. Что ж, придется действовать на опережение…»
Василий решительно свернул в ближайший темный переулок, и когда преследователь повернул туда же, то детектив встретил его ударом — самым резким и сильным, на какой только был способен. Человек упал на мостовую без сознания. Первым побуждением Дубова было поскорее убраться с места происшествия, но профессиональное любопытство взяло верх: Василий склонился над потерпевшим и, чиркнув спичкой, внимательно оглядел его лицо: немного вытянутое, с тонкими усиками; черные волосы для блеска смазаны чем-то вроде подсолнечного масла. «Нет, — подумал детектив, — настоящие филеры наружного наблюдения обычно стараются принять внешность как можно более незаметную, а не эдакого дона Луиса Альберто». На шее потерпевшего болталась золотая цепочка с медальоном, которые Василий, недолго думая, снял инебрежно сунул в карман.