— Я согласен, — сказал Дубов. — Думаю, что и мои спутники тоже не будут против.
— Собственно, это в ваших же интересах, — добавил заметно повеселевший Рыжий. — Если вы явитесь туда в качестве сыщика Дубова, который гоняется за колдуном Каширским, то вас просто схватят и бросят в темницу. Или «выдадут с головой» самому же Каширскому. А так вы получите статус официального лица при царевне, что вам даст определенное влияние и свободу действий. Мы назначим вас… — Рыжий на минутку задумался. — Ну, скажем, тайным советником нашего Государя, которому поручено сопровождать царевну к венцу. Майор Селезень будет ее личным охранником, а баронесса фон Ачкасофф — либо горничной, либо придворной дамой.
— А Чаликова?
— А Чаликова — собственно царевной.
— Ни за что! — снова вскочил Василий. — Ни за что не допущу, чтобы Наденьку отдали на поругание этому князю Григорию!
— Погодите, Василий Николаич, не горячитесь, — стал успокаивать его Рыжий. — Никто вашу Наденьку никому на поругание отдавать не собирается. На этот счет имеется другая часть плана, которую я изложу чуть позже. Так что по поводу поругания госпожи Чаликовой не беспокойтесь.
— Ну хорошо. А успеем ли мы все это провернуть до будущего полнолуния?
— Сто раз успеете. До замка князя Григория всего каких-то два дня пути.
— Ладно, пускай так. Но ведь рано или поздно подмена обнаружится, и что тогда?
Рыжий захихикал:
— А вот уж тогда князь Григорий горько пожалеет о своих похотливых замыслах, да поздно будет. Я вам приставлю в сопровождающие своего знакомого колдуна, он все устроит, как нужно. А сейчас, Василий Николаевич, давайте выпьем за успех нашего предприятия. Но только по чарочке, чтобы не уподабливаться Танюшкиному папашке…
После распития чарочки какой-то очень вкусной настойки, пахнущей не то крыжовником, не то смородиной, Рыжий предложил Дубову подняться на крышу и полюбоваться на неповторимую панораму Царь-Города.
— Я тут оборудовал смотровую площадку, — говорил Рыжий, пока они поднимались по узкой винтовой лестнице. — Вообще-то архитектура у нас в Царь-Городе какая-то устаревшая и жутко неудобная — узкие окошки, комнаты все проходные, и прочее в том же духе. Я вот перестроил свой терем так, чтобы показать другим позитивный пример, но пока еще никто ему не следует… Что поделаешь — новое всегда с трудом пробивает себе дорогу.
А вид открывался действительно красивый: цветастые заплаты крыш небольших домиков в окружении пыльной зелени садов и огородов; боярские терема меж них, как породистые кони среди рабочих лошадок. И золоченые купола храмов с ржавыми крестами. А за городской стеной широкая лента реки с ладьями да стругами. А дальше — леса, леса, леса… До самого горизонта.
Рыжий плавно повел вокруг, по-хозяйски оглядывая Царь-город, и проникновенно произнес:
— С чего бы начать?.. Вон там, на север, немного дальше Дормидонтова терема, темнеет романтическая Марфина роща, и перед нею лежит слой пестрых кровель, пересеченных кое-где пыльной зеленью улиц, устроенных на бывшем городском валу…
— Погодите, что за Марфина Роща? — перебил Василий. — Мне как криминалисту более известно название Марьина Роща…
— Ну, название Марфиной Рощи тоже связано с событиями отчасти криминальными, — охотно подхватил Рыжий. — Посреди рощи имеется небольшое озерцо, и в нем, согласно поэтической легенде, утопилась некая юная дева по имени Марфа. Якобы от несчастной и неразделенной любви. — Рыжий хихикнул.
— Но на самом деле все обстояло несколько иначе. Марфа была отнюдь не юной девицей, а дамой весьма в летах, прислужницей у царицы Поликсены Поликарповны, бабушки нашего Дормидонта. И была Марфа изрядной почитательницей зелена вина, каковую страсть с нею разделял и тогдашний Государь Селиверст Ильич. Вот однажды сия горькая парочка расположилась с кувшином рябиновой настойки на берегу пруда, и по распитии пол кувшина Марфа неловко повернулась и упала в воду. Государь попытался было ее оттуда выудить, но так как и он уже был изрядно подшофе, то сам едва не потонул. А Марфу только через три дня выловили с сетями. Селиверст же Ильич, лишившись верной собутыльницы, пить бросил и повелел увековечить имя Марфы в названии рощи. А водица из того озерца до сих пор считается зело пользительной на предмет излечения от тяги к алкоголю… Да, так вот, если вы посмотрите чуть правее, то вон там, на крутой горе, усыпанной низкими домиками, среди коих изредка лишь проглядывает широкая белая стена какого-нибудь боярского дома, возвышается треугольная, прямо-таки фантастическая громада — Хлебная башня.
Ее мрачная физиономия, ее гигантские размеры, ее решительные формы — все хранит отпечаток других веков, веков грозной власти, которой ничто не могло противиться. Власти былых Государей, правивших Царь-Городом задолго до Дормидонта. А если вы, уважаемый Василий Николаич, глянете на восток, то увидите картину еще богаче и разнообразнее: за самой стеной, которая вправо спускается с горы и оканчивается круглой угловой башнею, покрытой, как чешуею, зелеными черепицами — вон там, немного левее этой башни, пылают на солнце бесчисленные куполы церкви Ампилия Блаженного, тридцати семи приделам которой дивятся все иностранцы.
Дубов вежливо кивнул, хотя несколько аляповатая церковь Ампилия Блаженного не вызвала у него особых восторгов, тем более что изрядно облезлые купола ее на солнце совсем не сверкали, так как были покрыты большею частью не золотом, а заржавевшим листовым железом. А радушный хозяин разливался соловьем:
— Ампилий был городским юродивым, который в тяжких крестах и веригах бродил по стогнам в сопровождении набожных старушек и пророчествовал о скором конце света, которого можно избежать, только если все отнять у богатых бояр и поделить между простым людом. И один раз он так «достал» царя Степана Великого своими обличениями, что тот ударил блаженного посохом по лбу, отчего последний тут же испустил дух. Но позже царь раскаялся и повелел на месте смертоубийства заложить церковь. Она, как вы видите, подобно древнему Вавилонскому столпу, состоит из нескольких уступов, кои оканчиваются огромной зубчатой радужного цвета главой, чрезвычайно похожей, извините за несколько фривольное сравнение, на хрустальную граненую пробку ливонского графина. Посмотрите, как кругом нее рассеяно по всем уступам ярусов множество второклассных глав, совершенно не похожих одна на другую; они рассыпаны по всему зданию без симметрии, без порядка, как отрасли старого дерева, пресмыкающиеся по обнаженным корням его.
Рыжий на минуту задумался, покачал головой каким-то своим мыслям и вновь продолжил:
— И что же, Василий Николаич? Подумать только, рядом с этим великолепным храмом, против его дверей, кипит грязная толпа, блещут ряды лавок, кричат коробейники, суетятся булошники; прямо у пьедестала мощного монумента, воздвигнутого царю Степану, грозному воину, собирателю земель кислоярских, гремят медные кареты, лепечут расфуфыренные боярыни… Все так шумно, живо, непокойно!..
— Такова се ля ви, — вздохнул Дубов.
— А теперь, — продолжал Рыжий, — если вы обратите свой взор вправо от Ампилия Блаженного, то увидите, как под крутым скатом течет мелкая, грязная, вонючая Кислоярка, изнемогая под множеством тяжких стругов, нагруженных хлебом и дровами; их длинные мачты, увенчанные полосатыми флюгерами, встают из-за Старого моста, их скрипучие канаты, колеблемые ветром, как паутина, едва чернеют на голубом небосклоне.
Василий вновь кивнул, хотя и не заметил на реке такого уж огромного изобилия стругов — да и вообще, несмотря на статус столицы целого царства, Царь-Город произвел на него впечатление глухой сонной провинции, добровольно отрезавшей себя от окружающего мира. А Рыжий тем временем вдохновенно путеводительствовал: