I
Есть огромная разница, отразишься ты в зеркале или в стакане. Ведь в стакане ты просто на себя смотришь, а вот отражение из зеркала тоже смотрит на тебя во все глаза. Ты начинаешь себя с ним смешивать, путать, а ведь это и есть одна из главных причин, по которой за зеркалами с самых данных времён предполагали некую волшебную силу. Очень рискованно, например, даже в мыслях произносить перед зеркалом слово "смерть": на какой-то миг по лицу пробежит его тень и зеркало тут же её подхватит, а лицо, устыдившись несходства, моментально пытается повторить и дополнить это жутковатое выражение. Очень долго придётся потом выковыривать из головы всякие мрачные мысли, что слетятся туда, перепутав тебя с мертвецом.
Если же говорить о зеркалах далёких, тёмных, не для тебя повешенных, то очень-очень редко можно узнать себя в их сумрачном отражении. Ты словно получаешь его в непрошенное наследство; немного похожее чувство испытываешь, обнаружив в самый разгар большой войны парадный портрет собственного прапрадедушки, который, оказывается, был адмирал - но другого, вражеского флота.
Так, или почти так чувствовал себя и шестнадцатилетний Авенамчи, когда он и ещё двадцать три совершенно незнакомых друг с другом родственника съехались в Букову на оглашение завещания Кавармфа, барона Тамкурского, богатого и цепкого старика, целых семьдесят девять лет не выпускавшего из пальцев скрипучую свою жизнь. Владения его были столь обширны и разнообразны - начиная от земли под заброшенной мыловарней и заканчивая бессрочным правом на процент от прибыли во всех серебряных рудниках, которые были или будут открыты в северо-восточных экспедициях, - что собрались они не в столице его империи - империя старца не имела столицы - а прямо в нотариальной конторе, на втором этаже, в тесном закутке, служившим, кажется, для подписания брачных контрактов. Мест не хватало, нотариуса с заднего ряда было и не разглядеть, поэтому пока с лиц счастливых наследников сползали сладкие мечты и любой, даже самый сочный кусок начинал казаться недостаточно лакомым, Авенамчи закрыл глаза и попытался себе представить себе план владений. Он всё никак не мог понять - как пусть даже и умнейший человек может управиться с этой шкурой взбесившегося леопарда? Отрезая лучшие участки лесов и пашен и сжимая в крошечные кружочки землю возле мостов и колодцев, даже здешние владения напоминала чернила, пропитавшие бумагу, оставив нетронутые белые острова. Когда наконец дошли до "любимого двоюродного внука" (это что ещё за степень родства такая?), Авенамчи. признаться, не сразу и понял, что говорят о нём и буквально чудом не упустил сообщение, что ему отходит замок Лак"махв"тшанг-Рунг, чьё название на обычные карты наносят как Лакметашур, а с одного из древних языков (он не разобрал, какого) переводят как Холм Двадцати Шести Ящериц. Основанный лет четыреста назад, он был всерьёз перестроен двумя веками позже и с тех пор даже не ремонтировался. Старик купил его за бесценок у обедневших потомков хозяина. За полгода до сделки была попытка перепродать сооружение военному ведомству, но комиссия из Фортификационного отдела признала его непригодным для обороны - стены оставались целыми, но перегородки в подвалах рухнули, и многие комнаты затопило водой. Не было возможности разместить в нём даже роту, не говоря о серьёзных силах. Поэтому замок так и остался стоять и разрушаться, превратившись после покупки Кавармфом в ещё одну строчку одной из толстенных учётных книг старика - тех самых, что лежали сейчас на столе, с обложками из шестисотлетнего дуба.
Как ни удивительно, но именно на Холм он и перебрался после того, как проиграл в позапрошлом году процесс против своей собственной единственной внучки, которую собирался лишить наследства и был вынужден отдать ей дом, служивший ему чем-то вроде резиденции, вместе с огромным садом и всеми прилегающими полями и сенокосами.
Удалившись на Холм, как в изгнание, он в первый же день осмотрел все постройки и велел развернуть повозки, что везли кровати, шкафы и учётные книги и отправить их в большой каменный дом, что стоял на южной окраине Букавы и отошёл, кажется, вон той высокой беловолосой девушке с колючими глазами и губами, что умели кусать ничуть не хуже, чем зубы.
Да, было очень похоже, что барон не собирался задерживаться в замке надолго. Максимум на неделю, может две; даже обед он велел готовить из местной дичи, не утруждая двери старых кладовых - однако всё равно вышло так, что он остался там навсегда.
Как-то утром, когда грачи кричали на подоконнике дозорной башни, прислуга нашла старика мёртвым. Поверенный, явившийся опечатать имущество, обнаружил, что из всего замка обжиты только четыре комнаты на первом этаже - старик словно прикидывал, стоит вступать в такую жизнь - от которых сейчас, должно быть, остались только следы на полу. Ведь и ковры, и посуда, и мебель, вся-вся-вся, до последней щепки, отходили к какому-то низкорослому человеку в настолько модном камзоле, что стоячий воротник казался выше его самого. Авенамчи мог не сомневаться: вся мебель, паутина и пыль, которые он там обнаружит, будут точь-в-точь те же, какие были оставлены неведомые хозяева.
Так у Авенамчи появилось своё собственное родовое имение, про которое он, если честно, не знал, что и думать. Среди правил перехода в собственность оказался и пункт про заботу "радение и заботу о полученном имуществе", так что он решил отправиться немедленно, дабы получше изучить упавшее вдруг в руки каменное яблоко. Времени, пока закладывали экипаж, как раз хватило, чтобы написать письмо родителям: самыми осторожными словами сообщал он новость и добавлял, что постарается вернуться раньше осени, чтобы не тащиться по раскисшим дорогам. Слуг на месте, видимо, не было, но это его не смущало - выросший в тихой, но обедневшей веточке большого и запутанного рода, где два деда с разных сторон могли оказаться знаменитым разбойником и егерским капитаном, который этого разбойника повесил, он умел готовить еду, укрываться от холода и не особо доверял чужим рукам.
II
Добраться до Холма оказалось делом не из лёгких. Очень долго замок служил для всей округи чем-то столицы, но, но сейчас сохранил только старые стены, увитые одичавшим виноградником. Когда подъехали к мосту, оказалось, что он давно разрушен и больше всего похож на двух влюблённых, который отчаянно тянутся навстречу друг другу, но никак не могут соединиться. Пришлось ехать вдоль берега, разыскивая какую-нибудь лодку - должен же был старик как-то переправиться на другой берег.