– И теперь вы уезжаете? – спросил Он риторически.
– Да, и теперь мы уезжаем, – ответила я.
– Ой-ой. Он простит тебе все. Тут его кроме тебя уже не ждет ничего.
От Него аж било издевательским, притворным переживанием.
– Весь твой интерес ко мне, Юстина, – сказал Он тихо, – идет от того, что тебе кажется, будто ты мне не нужна.
Я ударила Его в плечо: раз, другой, третий. Так сильно, как смогла. Он напряг руку, и я почувствовала себя так, словно ударила кулаком в стену. Но я продолжала бить: четвертый, пятый раз.
– Я ухожу, – сказал Он и встал. Заслонил собой солнце.
– Погоди.
– Чего? – спросил Он.
– Если ты такой умный, то скажи мне, зачем я туда еду. Скажи мне, что на самом деле думаешь. Ты, уебок, – сказала я.
– Что-то там есть. Какая-то история, тема. Ты еще не знаешь что, но чувствуешь это нутром, – Он пожал плечами, а я, словно желая спросить, об этом ли месте Он говорит, приложила ладонь к животу.
– Ты не хочешь даже думать, что все, что было – было ошибкой, – сказала я.
– Может и так, – ответил Он.
– В этом я вижу отсутствие уважения, – заявила я.
– Отсутствие уважения к чему? – спросил он.
Был нахален как тот, кто ни разу в жизни не слышал, что ошибается.
Старушка в розовом спортивном костюме куда-то уходила. Я видела, как расступаются перед ней голуби.
Я столько раз говорила Ему: у меня есть муж. Говорила это и себе. Ни Он, ни я не принимали этого всерьез. Даже фантазировали на эту тему. Были у нас насчет этого миражи. Фата-морганы. Он полагал, что я разведусь. Я полагала, что Ему надоест, Он найдет кого помладше, а я немного пострадаю, а потом все приму. Естественно, теперь это не имело никакого значения.
– Как называется это место? – спросил Он.
– Зыборк, – ответила я.
– Тебе придется приезжать в Варшаву, чтобы не сойти с ума, – сказал Он.
Там, где сидела старуха, теперь уселся громко дышащий мужик в кофте. Под его ногами голубь сосредоточенно клевал собачье дерьмо.
Потом мужик отвернулся. Я видела, как Он гипнотизирует людей, просто стоя к ним спиной. Ему достаточно было заговорить.
– Хватит одного моего слова. Болинский вылетит, а ты станешь начальником отдела, – сказал Он тихо.
– Болинский – твой друг со времен лицея, – напомнила я Ему.
– Вылетит, а ты станешь начальником отдела, – повторил Он.
Прекрасно владел языком тела. Люди, которые проходили мимо или стояли неподалеку, могли подумать, что Он спрашивает у меня о дороге.
– Одно мое слово. Но и ты должна кое-что сделать, – говоря, Он смотрел на свои ногти.
Я почувствовала себя словно поучаствовала в съемках редкого по отвратности порнофильма, за который мне потом не заплатили.
– Я должна идти, – заявила я.
– Поедешь в Зыборк, но через пару дней позвонишь и скажешь, что не можешь там выдержать и что твой муж остается в Зыборке, а ты вечером будешь в Варшаве. Приедешь в Варшаву и пойдешь со мной на ужин, а потом пойдешь ко мне. А на следующий день будешь начальником отдела, – сказал Он.
– Ты настолько серьезно настроен? – спросила я.
– Да, – ответил Он.
– Почему? – спросила я.
– Пожалуй, потому что я тебя люблю, – сказал Он, стоя ко мне спиной, и сразу ушел, а я осталась на лавке одна.
Когда Он уходил, выбросил что-то в корзину: тот подарок, о котором говорил.
Блокнот или маленькую книжку.
Мне тоже нужно было кое-что выбросить в корзину, потому я выбросила бутерброд и кофе.
Солнце теперь разливалось по всей площади, капало с деревьев, насыщало все, а единственное, что я могла сделать, это пойти в киоск за новыми сигаретами и подождать старушку, пока та вернется, чтобы курить вместе с ней, сигарету за сигаретой, глядя в ту же точку, что и она, и, может, через время, когда я успокоюсь, все ей рассказать.
– Сука ты, – наверняка сказала бы она.
– Огромное вам спасибо, – наверняка ответила бы я.
Миколай / 2000 / Страна тысячи упреков
– Иди, – говорю я ей.
Потом откликается она, и так мы говорим друг другу, по кругу. Иди. Нет, ты иди. Нет, давай ты иди. Шаг вперед, шаг назад, а в конце концов никто не двигается с места. Мы словно проверяли друг друга, играли в «моргалки», кто первый сдастся.
Трупак и Быль, то есть Давид и Камиль, лучшие мои приятели, стоят в паре шагов, пьют «бровар» из банок и, глядя на меня, вовсю веселятся. Трупак смеется так, что аж сопли вылетают. Вместе с Трупаком и Былем рядом с нами еще несколько человек, и тоже смеются: или над нами, или над чем-то совершенно другим.
(Трупак выедет в Шотландию и откроет там предприятие по ремонту мебели. Слегка полысеет и немного потолстеет. Настрогает тройку здоровых и толстых детишек. Быль останется точно таким же болезненно тощим, каков он и теперь, по крайней мере, так он будет выглядеть на Фейсбуке. Серия мелких, неудачных делишек бросит его на немецкую фабрику и в пару других темных и холодных мест.)