Никогда не было так, чтобы я и мой отец просто звонили друг другу, поговорить. Мы не встречаемся на гриле, не ремонтируем вместе машины в гараже, не смотрим футбол с гандболом, не пьем вместе виски, вместе мы не пьем даже чай и не спорим о том, кто был большей сукой в Польше: Квасневский, Чажастый или Мариан Дзюрович [15]. У нас длинная история неразговоров. Годы тщательно лелеемых, серьезных обид. Возможно, мы следим за молчанием друг друга, чтобы друг друга не поубивать.
А может, я просто его боюсь, потому что все еще молокосос, а ему этот страх необходим как хлеб.
Так или иначе, я должен что-то сказать, потому что иначе у меня порвется какой-нибудь сосудик.
– Лович? – спрашиваю я через миг, и мне хочется засмеяться.
– Нет, – отвечает отец, даже не взглянув на меня.
– У отца нет времени. Он в политику играет. Создает комитеты, как Куронь [16],– говорит Гжесь.
– Куронь, – повторяет мой отец, вытирая рот салфеткой. – Куронь, по крайней мере, был честен, а не как все эти суки.
– В какую политику? – спрашиваю я.
– Еще увидишь. В серьезную. Будет президентом, – говорит Гжесь и встает со стула.
– Президентом? – спрашиваю я.
– Польши, – говорит Гжесь.
– Мира, – бормочет Йоася.
– Куда идешь? – спрашивает отец.
– За пивом, – говорит Гжесь.
– Тебе уже хватит, – отвечает отец.
– Стрессовая ситуация, нужно выпить, – Гжесь машет рукой на нас, на стол, на тени.
Я не хочу скандала. Не хочу, чтобы Юстина в первый же вечер видела ссору. Мой стресс сосредотачивается на ней. Она – его центр. Без нее мне было бы проще. Пожалуй, я чувствую это. Она вертится на стуле, ест неимоверно медленно, обмахивает пот со лба.
– Мы должны отозвать Булинскую, – заявляет отец. – Организуем референдум. Собираем голоса.
– Если отзовете, то должны быть выборы, – говорит Юстина.
– Значит, будут, – отвечает он.
– Будете выдвигаться? – спрашивает она.
– Я просто хочу ее отозвать. Вывезти ее на тачке навоза, – отвечает отец.
– Я сделаю кофе, – говорит Агата, встает, идет на кухню. Тени сгущаются. Отец смотрит вверх, на выключенный верхний свет.
– Нужно ее отозвать, потому что это бандитская земля, – заявляет он через миг и говорит в сторону кухни. – Мне – черный.
– Что именно тут происходит? – спрашиваю я.
– Как это что происходит? – фыркает он. – Ну как это – что?!
Гжесь возвращается с кухни с двумя банками пива. Садится за стол, открывает одну, вторую дает мне. За ним входит Агата, вносит поднос с кофе, ставит на столе.
– Покажу, если захочешь. Люди – бедны. У них есть нечего. Нет работы. Или у них – плохая работа. А кто-то – богат. Богатеет на преступлении, – отвечает отец.
– Я тебе говорил, – смеется Гжесь. – Куронь. А то и Ленин.
– Бандиты богатеют, – говорит отец.
– Бандиты? Такие как Мацюсь? – спрашиваю я, пытаясь угнаться за ним. Когда он говорит о бандитах и ограбленных бедных людях, то не смотрит ни на кого, всматривается куда-то в воздух за моей головой.
– Мацюсь уже забрал свое и сбежал. Бандиты – такие как Кальт, – отвечает отец. Никогда не говорит, чтобы кому-то что-то объяснить.
– Кто такой Кальт? – спрашиваю я. Мне никто не отвечает. Я моментально чувствую усталость. Мне кажется, отец и Гжесь расспрашивают меня обо всех тех зыборских деятелях, о которых я, типа, не могу не помнить.
– Скорее, взял чужое и потому его нет, – Гжесь снова смеется. Он уже выпил свое пиво. Встает, снова идет в кухню: наверное, за следующим.
Отец вдруг смотрит на меня. Глаза его делаются холодными, потом – еще холоднее. Когда он на меня смотрит, провод в моей спине скручивается в узел.
– Так кому вы сдали квартиру? – спрашивает.
– Испанцам, – отвечаю я.
– Не испанцам, а португальцам, – говорит Юстина.
– Работают на «Бедронку» [17], кажется, – добавляю. – Им нужно было на три месяца. Ну и получили.
– А ты не хотела найти работу? Что-нибудь да нашла бы, верно? – спрашивает отец у Юстины.
– В Варшаве работы нет. Не для меня. Не сейчас, – отвечает Юстина.
– Ты ведь молодая и неглупая, Юстина, верно? Столько могла бы сделать, – заявляет он.
– И что другое я могла бы делать? – в голосе Юстины искренний интерес.
– Это же твои проблемы, – отец пожимает плечами. Отворачивается к Йоасе, смотрит на нее без слов, она от этого взгляда горбится, набирает вилкой немного курятины, вкладывает себе в рот.
15