– Позвони и скажи, что Томаш Гловацкий хочет поговорить, – сказал отец Миколая.
– Но я не могу этого сделать, – сказал дежурный.
– Можешь – и скажи, что это я, – повторил отец Миколая.
Дежурный смотрел на него некоторое время, потом позвонил. Комендант появился через пять минут, взял женщину на допрос.
– Только давай без сцен, – сказал он, уводя ее.
Мы остались втроем в приемной: я, отец Миколая и ксендз.
Некоторое время я хотела сказать этому ксендзу, чтобы он исповедовал меня. Это не было шуткой. Я очень хотела быть взвешена. Осуждена. Без снисхождения.
Но вместо этого мы молча изучали детали помещения. Я сосредотачивалась на розовых пластиковых цветочных горшках, в которые воткнули рахитичные папоротники.
Наконец женщина вышла, совершенно в истерике. Полицейский, крепкий невысокий мужик, подошел к отцу Миколая и хлопнул его по плечу, а тот отодвинулся.
– Мы приняли заявление об исчезновении. Нужно бы взять и от второй, потому что она видела его последней. Но знаешь, Томек, хорошо, что вы приехали, – он старался говорить тихо, но голос его разносился по всему коридору.
– Я, сука, уже ведь говорил, – ответил отец Миколая.
– Не было оснований, Томек, отвези ее домой, – мужик почесывал голову. Явно был на нервах.
На обратном пути отец Миколая продолжал молчать. Лицо словно маска, он будто позировал для фотографии на паспорт. Мне вспомнилось, что такое же выражение лица было у него на нашей свадьбе. Может, кроме того момента, когда перед чиновницей я обещала Миколаю верность до смерти. Тогда он некоторое время смотрел на меня, словно желая спросить, что я вообще делаю.
– Вот как, на хрен, вообще с ними разговаривать, с ебаными дармоедами. Ничего ведь не делают. Ничего. Кроссворды решают, пентюхи, – процедил отец Миколая.
Вдруг женщина подпрыгнула, получила эсэмэс от сына.
– Нет его, – сказала с заднего сиденья. – Пишет, что нет его в Англии.
Я хотела спросить, почему он пишет, а не звонит, и почему, собственно, его нет здесь, отчего он в такой ситуации не сел в первый попавшийся самолет. Но я не спросила. Это были чужие люди.
Когда я вернулась домой, Миколай спал, но проснулся, когда я легла рядом. Смердел водярой. Я не стала зажигать света, он нащупал мое лицо в темноте.
– Не переживай, – сказала я. Я была зла, что он напился. Но и сама хотела напиться.
– Я не переживаю, – ответил он.
– Но ты – зол, – сказала я и погладила его по волосам. Те были теплыми и грязными. У меня не было никого, кроме него.
– Да ебать их обоих, – выкашлял он.
– Спокойно. Спокойно, – успокаивая его, я успокаивала себя.
– И что с той женщиной? – спросил он.
– Ничего. Подала заявление об исчезновении, – я покачала головой.
– Мы можем уехать. Хоть завтра, – сказал он, приподнимаясь на постели.
– Пойдем-ка пока спать, – ответила я; вдруг почувствовала, что настолько обессилела, что вот-вот потеряю сознание. И вспомнила, что больна.
– Юстина, мы можем уехать завтра, правда, – сказал он. – Да пошел он на хрен. Это моя вина. Прости. Это моя вина, что так вышло.
– Давай спать. Все нормально, – повторила я.
Миколай заснул, но я уже знала, что не засну. Теперь пытаюсь спуститься вниз. Ступеньки скрипят, словно их сложили из спрессованных блоков сухой листвы. Сейчас кто-нибудь проснется и арестует меня за нарушение домашнего спокойствия. Вышлет, чтобы я спала в собачьей будке. Это было бы не так уж и плохо. Может, там я, по крайней мере, высплюсь.
Я хорошо помню, где выключатель. И только через пару секунд слепоты вижу, что кухня Гловацких,
кроме того что она – кухня, представляет собой коллекцию расставленных и растыканных всюду безделушек, засохших стеблей в горшках, звоночков, магнитиков на холодильник с Зыборком и окрестностями, вырезанных из дерева Богоматерей, смешных пробочек, пуговиц, кружечек. Все тут светло-зеленое, только занавески на окне бледно-розового цвета.
Я гашу свет, это можно сделать и без него, просто спокойно и неторопливо. За окном светает все сильнее. Сперва я нахожу нужные предметы: электрочайник, ложечки на мойке, кран.
Он честный. Сделает все, что пообещал сделать. А кроме того, у Него нет обязательств, его дети взрослые, а жена где-то далеко, обеспеченная, спокойная в своей печали, которую ты можешь только вообразить. А Миколай? Миколай спит. У него никогда не было проблем со сном.
Я открываю шкафчик. Батарея кружек – это первое, что я вижу, но потом взгляд мой скользит на нижнюю полку, где я замечаю пачки с чаем.
– Мелисса справа, – слышу позади, огромный кулак сжимает мое сердце, на миг я теряю дыхание.
Отец Миколая стоит в дверях, уже готовый уходить, одетый в армейскую куртку и высокие резиновые сапоги.