Худой лупит ладонью в стол, подпрыгивают пустые рюмки, толстый смотрит на него осуждающе.
– Давай, сука, покури травку, – говорит ему.
– Кстати, да, дайте-ка курнуть, – говорит Гжесь и улыбается. Оглядывается и подмигивает мне.
– Сука, он даже не пишет, – говорит вторая девица.
– А ты с братом Мацюся? – спрашивает Гжесь.
– А что, сука? – отвечает девушка.
– Сабина, верно? – спрашивает он снова, скалится ей.
– Эй, ты чего от меня, сука, хочешь? Чего от меня хочешь? – девушка наклоняется вперед, дрожа от ярости, словно хочет встать и ударить его.
– Расслабься. Что это тебя так вставило? Стоит заглянуть к доктору, – говорит Гжесь, встает и берет из пачки чипсы.
Я не обитатель этой реальности. Между мной и этим местом – прозрачное, а порой и матовое стекло. Именно это и хотел сделать Гжесь, хотел это мне показать. Я тут совершенно чужой. Я тут, потому что у меня нет никаких лучших вариантов, потому что совершенно некуда пойти. Ну, пусть так.
Худой парень вынимает из кармана сверточек алюминиевой фольги и дешевую цветную стеклянную трубку для травки. Последний раз я курил из такой в школе.
– А вот захочет ли говорить с тобой Чокнутый, Григорий, мрачный как горы? – спрашивает толстый. Худой набивает трубку травкой из сверточка. По комнате разносится резкий запах, немного химический, словно очистителя для труб.
– Не говори так со мной, – говорит Гжесь. – Не советую.
– Ты мой гость, – напоминает ему толстяк.
– Значит, Рымек, уважай меня, угости как-то, сука, – говорит мой брат, все еще смеясь. В его глазах что-то поблескивает: слабая, странная звезда.
– Будешь бигос? – спрашивает Рымек. – Дам бигос, – поворачивается к двум девицам. – Принеси ему бигос, – говорит той, что слева, покрасивей, не такой кислой, машет на моего брата.
– Сам ему, сука, неси, – отвечает девушка.
– Помнишь его? – спрашивает брат, тыча в меня пальцем.
– Та да, – говорит без малейшего чувства толстый.
– Чокнутый с Кафелем, вам в «Андеграунд» нужно ехать, – худой подает мне стеклянную трубку, я затягиваюсь, дым терпкий и химический, плохой, я выпускаю его носом и передаю трубку дальше.
Стекло между мной и остальными запотевает. У меня сухо во рту. Вся четверка обрастает стеклянной броней. Смотрят на меня как на странного зверя, который должен был прервать их скуку, но после его прихода они заскучали еще сильнее. Теперь прикидывают, не подвергнуть ли меня пыткам. Толстяк чем-то похож на Нерона. Он, этот дым, это курево, действует моментально. Ты ведь не должен принимать никаких наркотиков, Миколай.
Люди чувствуют, когда ты их презираешь. Ловят это моментально, как ловят дрейфующие в воздухе пушинки. И знают. Тебе стоит перестать. Тебе стоит принять, полюбить, сделаться теплым и сердечным, может не как Иисус, потому что это невозможно, но хотя бы просто теплым и сердечным.
Я осматриваюсь. Между бутылкой «Чивас регал» и оправленным в рамку снимком красного «Феррари Тестаросса», лежат несколько книг, которые я замечаю только сейчас. Ополаскиваю рот пивом. На вкус оно – словно кормежка для свиней, разведенная водой.
Биография Месси, второй том «Потопа», первый «Миллениум», Маса и его «Машины польской мафии», путеводитель по Тунису с наполовину оторванным корешком. И вот. В самом низу. Как дурацкая шутка. Оранжевый корешок, черные буквы без засечек.
Миколай Гловацкий, «Черная холодная вода».
– Как там твой старик? – спрашивает Рымек.
Гжесь пожимает плечами. Оглядывается, видит, что я смотрю на книги.
– Чего спрашиваешь? – отвечает вопросом на вопрос.
– Потому что, сука, Худой работу ищет, – Рымек тычет рукой в парня, который сейчас притопывает уже двумя ногами.
– Меня из магазина нахуй выкинули, – говорит Худой.
– А что ты делал? – спрашивает Гжесь.
– На охране стоял, – говорит Худой, а Гжесь еще раз окидывает оценивающим взглядом его фигуру и смеется:
– Но что ты сделал, что тебя нахуй выкинули?
– Из магазина сигареты и водку пиздил на торговлю, – отвечает он. – Посчитали, увидели на камере, ну и – нахуй.
Я хотел бы взять книгу в руки и посмотреть. Но тогда они поймут, что это – я. Может, не секут, что это – я.
– У отца сейчас, кажется, комплект, – Гжесь кивает, все еще веселясь, потом замечает, к чему я присматриваюсь на самом деле.
Кто-то стучит в дверь. А может, это кто-то из них ударил в стену, в стол. Нет, кто-то стучит в дверь.
– Твоя книжка, – говорит Гжесь, словно бы безразлично.
– Какие-то добавки? – Я трогаю губы. Будто не пил уже несколько дней. Делаю еще глоток пива. Не действует. Словно оно из пара. Мне никто не отвечает.