К тому же, он стоял и болтал с Кафелем, которого некогда, вместе с его нацистскими друганами, в одиночку выпер из «Врат» при помощи разбитой бутылки и ножа-бабочки, крича: «gegen nazis!» [34] и тем самым превращаясь в наших глазах в супергероя.
Что-то изменилось, а может, что-то на самом деле так никогда и не существовало.
– И как тебе оно? – спрашивает Чокнутый, поводя рукой по цветистому, задымленному помещению.
– Изменилось, – говорю я.
– Свиньи чаще моются, – фыркает Кафель.
– У меня как раз таких проблем нету, – говорит Чокнутый.
– Как видно, тебе нравятся другие бабы, Кафель, – вмешивается Гжесь.
– Может. Может, эти темы тут – не для меня. Я не ботан, – говорит Кафель.
– В общем, что-то изменилось. Не скажу, что именно. Все, – говорю я.
– Может, это ты изменился, – отзывается Чокнутый и подмигивает мне. – Сколько тебе сейчас, тридцать три?
Я киваю.
– Ну так с того момента, когда ты стоял под «Вратами», малолеткой, ты целую жизнь прожил, – говорит он.
– Сомневаюсь.
– Да точно. Уже – целую жизнь, – смеется он. – Надолго приехал?
– Надолго.
– Ох, брат, – скалится он. – Тогда – с возвращением. Тут чудесно.
– Чудесно, – повторяю я.
– Лучше всего на свете, – говорит он, дергает подбородком в сторону некой неопределенной точки в пространстве. – Это наш город.
«Если ты не можешь выносить то место, где находишься, то начинаешь этим местом гордиться, – думаю я. – Когда появляется чужак, убиваешь его. Просто затем, чтобы четче провести границу. Если ты не можешь выйти, то другие не должны входить. Мажешь двери в дома кровью и дерьмом. Натираешь морду грязью. Носишь повседневную одежду как доспех. Любой инструмент взвешиваешь в ладони как нож. Поёшь громкие глупые песни о силе и единстве, добавляя себе внутренних сил. Пьешь водяру, выбиваешь стекла, выбиваешь зубы, трахаешь молодых и некрасивых девушек. Ты – варвар. Ты – победитель. Ты орешь. Бегаешь по кругу, тебе нужно патрулировать границу. Всякий может оказаться врагом, и это добавляет тебе сил. Никто тебя не успокоит, не смирит, не сделает так, что ты станешь смотреть на другого, как на человека. Такие – правы всегда, правы везде. Таковы уж люди, такова их косматая сучья мать, которая никогда не должна была выходить из пещеры».
Стоп, не думай! Не думай о глупостях. Слушай его, смотри на него. Потому что иначе – обидится.
Девушка ставит на стол четыре маленьких бутылочки колы. Она невероятно кого-то напоминает. Кого-то, кто уже немного стерся в памяти, поблек, сцарапался со слайда. Кого же? У меня сейчас нет сил искать, но это лицо красивое, по-настоящему красивое, миндальной формы, и большие глаза, и собранные резинкой черные волосы пульсируют у меня в голове, нажимают в мозгу некую кнопку, под той еще нет упорядоченного имени, образа, воспоминания. Кафель кивает на нее.
– Например, вот это – клевая девушка, нет, Чокнутый? Она клевая, – он скалится. Кроме передних двух зубов, от него мало осталось. Он берет рюмку, опрокидывает. Его рука напоминает большую старую буханку хлеба.
Я опрокидываю свою рюмку. Выпиваю глоток колы. Отставляю бутылку на бар. Показываю девушке, чтобы налила еще раз. Все мы ставим свои бутылки ровной шеренгой, в каждой – немного разный уровень жидкости.
– Слушай, тут такое дело, – говорит Гжесь Чокнутому.
– Я слушаю тебя, Грэгор. Я тебя всегда слушаю, – улыбается он, берет в ладонь следующую рюмку, потом говорит мне.
– Твой брат – интересный человек. Действительно. Мы часто с ним разговариваем, разговоры эти – порой самое интересное, что случается днем.
Он похлопывает Гжеся по плечу.
– Не сомневаюсь, – отвечаю я.
– Тебе и самому стоило бы разговаривать с ним побольше. У него и правда забавный подход ко многим делам. Массу вещей он видит совершенно по-другому. – Чокнутый все похлопывает Гжеся по спине, словно бы тот чем-то подавился.
– Интересный, но с прибабахом, – со стоном говорит Кафель, ерзая на барном стуле.
– А ты, сука, не с прибабахом? Ты, викинг, сука, партизан! – Он хлопает Кафеля по плечу. Тот улыбается.
– Ну, чо, я просто хреначу пидоров, сука, ебу их в жопу, – говорит Кафель и отпивает еще глоток колы.
– Тут нет пидоров, Кафель, и я тоже не пидор, – говорит Гжесь.
– Ну, я тоже нет. А ты, Порчик? – Кафель толкает своего неподвижного, словно глыба, приятеля. – Ты – пидор?
– Отвали, – через некоторое время отвечает Порчик.
– Ты много пьешь, Гжесь. Это твоя единственная проблема, – отзывается Чокнутый.
– Пьешь за чужие и не проставляешься, – добавляет Кафель, и тогда я понимаю, о чем речь.