И тут становится не по себе от той мрачной и не поддающейся никакому логическому описанию мысли, что от одной лишь по счастливой воле судьбы выбранной позы, можно избежать того, что все твои труды за мгновение станут бессмысленны. Когда пуля пронзает тело, сначала у тебя горят глаза, ты хочешь сказать все, что ты не сказал за свою крохотную жизнь, а затем все, что осталось в твоей душонке, начинает бесследно пропадать, уходить в глубину, пока ты окончательно не закроешься от мира сего. В последнее время я все больше пишу отчеты, подобно Солу, и, кажется, начинаю сходить с ума – речь моя становится невнятнее и нелогичнее, а выводы из суждений стали совсем неочевидными, какими казались мне ранее. То ли я стал меньше высыпаться, то ли… Почему я не помню, как мне приходилось писать некоторые предложения? Мик говорит, мне надо бы отдохнуть, но я не могу закончить дело. Приостановить – да, закончить нет. Паузы на жизненном пути, как говорил мне один верный (до поры до времени) друг, дают нам время пораскинуть мозгами. Но можно ли верить человеку, предавшему дважды?
Дважды? Ты не рассказывал мне о втором случае, Джон. Неужели ты во второй раз наступил на те же грабли, Донлон? Ах, как мне нравится вести разговоры с самим собой, с самим собой (ты уже чувствуешь, как повторяются слова в твоей голове) – так никто не может даже попробовать навязать тебе свое никому не нужное мнение, цена которому не превышает цены пустых слов.
Из заметок Дж. Донлона из “Дело о Безликой Семерке”
Тем временем, желтый грузовичок выглядел по-прежнему загадочным и опасным – из какой бы позиции не стреляли преступники, пули всегда оказывались либо в колесе, либо отскакивали от стекла, либо застревали в кузове. Донлон пытался оторваться от него, но у него ничего не выходило – тот все время набирал скорость, а когда видел, что не отстает от патрульной, резко снижал ее, что не подставлять свою заднюю часть. Рон производил выстрел за выстрелом, и, несмотря на достаточно точные попадания в капот, он никак не мог пробить металлическое покрытие.
Поворот приближался.
– Нам нужно их обогнать. В любом случае, Джон. – заключил Уэбли, понимая всю сложность ситуации. -Войдем неудачно на поворот – и нам двоим придет конец, так что либо замедляйся, и тогда нам не видать работы, или жми со всех сил на газ.
Донлон зажал руль еще сильнее, и все с той же невероятной силой стукнул по педали и задержал на ней ногу. Вопреки побочным эффектам от проколотой шины, Джон ловко объела пару-тройку машин в соседнем ряду и, почувствовав, наконец, свои движения, проскочил между фургоном и другой машиной вперед первого.
– Отлично! – воскликнул Рон, уже целясь в стекло злоумышленников.
Он около пяти раз нажал на курок, и если первые четыре пули не попали внутрь, то последняя сделала свое дело – она попала точно в проделанное одним из предыдущих выстрелов отверстие, и попало в плечо водителя.
– Так-то! – с детским азартов выкрикнул молодой полисмен. -В стрельбе мне равных нет!
Джон, с желанием подбодрить своего товарища, воскликнул:
– Так держать, друг! Только не смей убивать их.
В памяти Рона отразилась только последняя фраза, и он сразу вспомнил про легковую пассажирскую. В глазах его потемнело, а руки зашатались. Он попробовал сделать еще несколько выстрелов, но все они – мимо. Страх отвлек его, по своей пессимистичной натуре он снова начал рассматривать только самые пагубные варианты действа. Возможные исходы заставили его замкнуться, он вдруг замолчал и съежился. В воображении его возникла ужасная поза умершего, и он уронил пистолет. Он услышал звук его удара о сиденье и вовремя одумался. Пока тот не скатился на пол, Рон снова взял его и прицелился. И опять (такая душераздирающая!) поза, силуэт, возникший у него в голове. В этот момент, казалось, все стало против него одного, и все силы судьбы противостояли ему; вся мощь природы его, созданная для того, чтобы помогать человеку, вдруг помешала ему и разорвала все пути для побега. Ударило в голову. Он сопротивлялся, но не мог ничего поделать с недугом. Еще секунду продержав револьвер, он упал в беспамятстве, облокотившись на кресло.