- Не больно сбежишь.
- К такой, как ты, сбежал бы. На одну ночку, а сбежал бы.
Глаза Фени остановились перед ним. Открыто поблескивает в них ласка.
А другой крикнул вдруг:
"Убью!"
Даже вздрогнула Феня.
Кнрьян вытащил ведро и вылил воду в ведро Фепи.
- Позавидуешь тебе,- сказала она.
- А что такое?
- Вольный ты. Что я сейчас за волю бы отдала!
Кирьян снова пустил ведро в колодец.
- Не в колоды закована, так по воле тужить. Вон она, ночка какая, сама в душу стучится со всеми звездочками, только откройся ей.
Кнрьян и в другое ведро Фени налил воды с бурлившей родниковой прохладой.
- Ясный ты на слова... И лампу зажигать не надо,- с лукавинкой в голосе добавила Феня.
- Видишь, какая экономия выходит. Забогатеть можно.
- Был бы ты еще такой и в душе, как в словах,- никаких богатств не надо.
Он помог ей поднять коромысло, опустил с осторожностью на плечо, поправил ровнее и почувствовал, как обдало его чем-то терпким, будто запахом вереска.
- А будь воля - пришла бы вечерком?
- Пришла,- она положила руку на коромысло и повернулась к нему,Нравишься ты мне,- сказала она новым для Кирьяна голосом.
Распрямилась и пошла, плавно покачиваясь под коромыслом, на котором так же плавно покачивались и полные ведра, подзолоченные огнями из окон, взблескивали, как любовь в душе.
"Да хоть беда, сгорю, а нагляжусь на ее красоту",- подумал Кирьян.
Тихо на вечерней улице. Ярче разожглись звезды, и хуторская дорога теперь светлелась отбеленным холстом.
* * *
Отступала с росой и туманами июльская ночь. Уже развидняет - свет родниково дрожит на востоке, стремится ввысь, где плоские неподвижные облака таят еще в своих недрах тьму. Рассыпался ветерок по мокрым кустам, торопливо заплескались листья, вздрогнули лопухи с жемчужно блестевшей росой в зеленых чашах.
Федор и Катя у вчерашней копны ржи.
Катя лежит на снопах. Голова - на коленях Федора.
Какая косынка повила ее! Вот только сейчас, перед зорькой, рассмотрел зеленая с красными маками косынка прощанья.
Снпт Катя или так закрыла глаза, продлевая для себя ночь, в тени которой еще и лежала на самом краешке мглы перед засветающей стерней.
Глядит на нее Федор: на ее косынку, еще ярче запылавшую в ржистых волосах, на лицо с чистым невысоким лбом, на ее по-детски нежные, милые для него губы, на шею с гордон и плавной линией и впадинку, размежевавшую грудь; открыты коленки загорелых ног.
Одной рукой она обняла Федора у пояса, другая - пригрелась в его руке.
Лежит, как после жатвы.
Вот так бы и лежать женою его, по-бабьи просто и вольно, сладко задремывая на страдной полосе.
Последние минутки вместе.
Что будет? Как сойдется их жизнь?
Прощанье всегда тревожит, и этой тревогой, как сполохами, озаряет глубины неясных предчувствий.
Что будет?
Не дано это знать и пророкам. Одно лишь время скажет, когда пройдешь его.
Забилась рука Кати в руке Федора, и он сжал ее.
Пора!
Катя раскрыла глаза в ласковой, просиявшей вдруг зелени.
- Федя... Федя, ты здесь. А мне приснилось, что ушел ты.
- Пора уже, Катенька.
- Не ночь прощальная, а зорька наша прощальная,
Федя.
- Что будет, Катя?
- Не гадай, что будет, не надо, Федя. Что было - это наше с тобой. Реки камни смоют, а это останется.
Она обняла его и прижалась к его груди, где под'суровой гимнастеркой бились в сердце любовь и горесть, с которой рвала жизнь самое нежное, что сама и дала человеку для счастья, или человек сам рвал в неумолимых надеждах на еще большее счастье.
- Какой ты запомнишь меня, Федя?
- Вот в этой косынке всегда буду помнить тебя, Катя... Катенька, спасибо тебе за такое счастье.
- И тебя я люблю за это счастье.
Они поднялись. Уложили в копну снопы.
- Сразу простимся, Федя.
Он обнял ее на тропке, поцеловал.
- Вот и все,- сказала Катя,- иди.
Он пошел по тропке возле Угры, не оглядываясь.
Не пройдет и часа, как уедет он на почтовой телеге к станции, дальше по своему пути к границе.
Неужели простились? Может, остановить его?
Может, побыть еще с ней хоть минутку?
"Иди, Федя, иди".
"Мы простились для нашей встречи, Катенька".
Сжав руки у подбородка, Катя смотрела вслед уходящему Федору и, когда скрылся он, опустив голову, долго глядела в землю, будто хотела понять его судьбу в судьбе земли.
ГЛАВА II
Юность еще не знает, что такое любовь,- она узнается с годами. И если это была истинная любовь, годы не тронут ее. И разрушат то, что не было любовью. Как пепел рассыпается отжившее, когда приходит истинная любовь. Со смятенным порывом разжигает она новый огонь, который бывает порой страшнее грозы, ударившей в дом.
Любовь юности - это закрытая карта, которую берем у судьбы.
Вот, кажется, она и пришла к Фене, эта любовь.
Что делать?
Она брала у судьбы новую, как казалось ей, нерасплатиую карту: беспощадна бывает любовь.
"Да хоть что, а отлюблю свое",- подумала Феня, переворашивая граблями сено на своей делянке в лесу.
Сама косила, а завтра возить на свой двор.
Под вечер устала и от страды и от зноя. Прилегла в тень - затонула в траве под березой.
Мигает солнце в листьях и ветвях, как в зеленой сети. Обдает прохладой березка, и все тело вянет во сне.
"Покой-то какой! И только в душе нет покоя. Сжиться бы с травой,думает Феня.- Да и у травы свое ненастье бывает, а не ропщет и перед косой покорна. Что ж человек так тревожен, когда и тревоги-то нет? Не живется спокойно, все счастье свое ищет. Как во сне пгше счастье".
Слышит она хлест шагов по траве... Кто-то идет, Кирьян шел.
Он уже объездчик. За спиной ружье, сумка полевая па боку и, на случай пожара в лесу, лопатка в чехле, топор в кольце на поясе. Гимнастерка просолена потом на груди, шинель на руке.
Заметил Кирьян, как мелькнула из-за травы рябиновая косынка.
Подошел.
Феня сидела, прижавшись спиною к стволу береги, подбирала волосы под косынку. Коротки рукава кофты, и видно, как в тени подмышек таится ячменная рыжинка.
- Хоть разок посидеть с тобой,- сказал Кнрьяч, и прилег рядом, и вдруг с березою обнял ее. Глаза Феян перед ним - и зелень и синева в них горячо слиты. Мечутся по лицу теки от листьев, и губы то вспыхнут ярко, то погаснут. Припал к ним Кирьян.
Волнится трава над ними, и пахнет от земли сухим хмелем.
- Как воды чистой-пречистой напился, Феня.
Она одной рукой обняла его за шею, другой тронула его волосы, выплела просушенный зноем листик.
- Мутная моя вода, Киря.
- Значит, с сердца весна еще не сошла.
- Навек бы так, на всю жизнь, а хоть бы и на денек - асе равно. Без загадок жить буду. Все равно не угадаешь. Мужа ждала, а дождалась тебя. Как случается!
Они забрались под кусты, на знойное сено, легли,
- Кирька, безумный!..
Как лоза засвежела ее обнаженная грудь...
Не заметили, как подкрался вечер. Укрылись шинелью.
Темна августовская ночь, вливается прохлада с лугов, затопленных туманом. Кусты да копны чернели в вареве багровой, как сквозь закопченное стекло, горевшей над лесом луны.
А им не до сна.
- Как хорошо-то,- прошептала Феня и уткнулась в его плечо. Под ключицей стучало с силой.-.
Как далеко раздается от сердца,- и тихонько засмея"
лась.
- Наверное, на хуторе слышно.
- Да хоть в Москве!
- Далеко так не надо. Только я должна слышать, а то Митя убьет, как узнает.
- Теперь с тобой. Никто не тронет.
- Со мной, как с бедой. И чего ты связался?
- Слаще счастья эта беда.
- А как от меня накривь твоя жизнь пойдет?
Рука его, поглаживая, успокоила Феню, что и забыла про все, заснула.
Заснул и Кирьян,казалось, на минутку.
Что так рано закричали на хуторе петухи? Не рано, время счастья быстро летит.
Карминно прожигалась сквозь кусты заря. Спит Феня. Волосы подзолоченные, как цветы мать-и-мачехи.