Он быстро пошел краем осинника. Настораживала эта изба, к которой что-то приближалось из давнего.
В дверь постучали.
- Началось, девка,- сказала Дарья.- Тверди, к мужу пришла.
Феня вышла из-за занавески: "Пропала я, пропала".
Села на лавку.
Дарья открыла дверь.
Сильно и смело вошел Павел Ловягин, в гимнастерке, в фуражке. Медаль на груди. Попил воды из ковша, вытер рукавом губы. Посмотрел на хозяйку, на Феню:
"Вот ты где!"
"Он, он, на Митю похожий",- поразилась сходству и взгляду знакомому, глуховатому, с таенной горячкой, опавшему к ногам ее.
"Да и хороша!"
- Наши давно проходили?- спросил он.
- Проходили какие-то,- ответила Дарья.
"Вот и тетенька Даша". Свечкой восковой оплыла ночь метельная, чуть-чуть лишь трепетало с донышка.
- Выйди,-сказал он.
Дарья вышла.
Павел стоял наискосок от Фени, в тени простенка.
На хуторе виделась ему из щели погребной, за чертой на солнечном посохшем дворе, глядевшей на конченное, замершее в зное, чего-то ждала без надежды. Теперь стояла перед ним, пойманная. Не уйти уже. А там и конец: как дурочку разгуляют, зальют вином.
- Человек тебя ждет,- сказал он.
- Какой человек?
- Новосельцев. Велел к месту идти. За двором выходи. Осторожнее. Когда стемнеет,- кратко сказал и вышел.
Через дворовое слуховое оконце видела Феия: краем осинника он пробежал и скрылся. Зеленой волей лужок таволгами, сиреневым клевером холодел по заре. А дальше лес, беленые березы выскочили перелеском. На них будто бы тени показались. Темное прошло и по душе:
"Вызывают. Пропала я, пропала".
- Чего он?- спросила Дарья.
- Выйти просил, когда стемнеет. Будто по делу.
- Не ходи.
- Разве отвяжутся.
Павел подошел к стоявшему под сосной Дитцу и сказал:
- Сейчас выйдет, господин майор.
- Это она, та самая?
- Да.
- Как вы оказались в ее избе на хуторе?- спросил Дитц.
Павел снял с куста шинель, набросил ее на себя, сел на пенек. Закурил махорки.
- Ее муж мой брат по дядюшке,- ответил Павел.
Дитц, не сводивший глаз с избы, повернулся.
- Сын вашего дядюшки?
- Да. Мне сказал об этом отец, когда я собирался сюда.
- Надеялись па родственные чувства?
- Было безопаснее. Изба оставалась пустой. И можно было взять кусок хлеба.
- Жив ли ваш дядюшка?
- Не знаю. Говорят, убит,- ответил Павел: уточнять не хотел.
- Давно?
- По одним слухам давно, по другим недавно.
Дитц подошел к Павлу, сказал над его головой:
- Лейтенант, будьте правдивы со мной. Я не желаю вам зла. Но выйдет зло, если вы станете решать что-то самостоятельно. Вас учили осторожности. Вы имеете право на нее даже со мной, если это не измена. Но есть общее. Вы не знаете многого, в чем опасность. Скрыв, можно погубить все.
- Если бы я знал, господин майор.
Дитц присел на кочку, прислонился к дереву. Павел загасил окурок, втоптал его в землю.
- Кто такой Желавин?- спросил Дитц.
- Сидели в болоте с ним.
- Как познакомились?
- В избе. В той самой. Родственной,- помедлив, добавил Павел с усмешкой.- Он скрывался от комиссаров. Но есть что-то пострашнее.
- Вы уловили или что-то заметили?
- Я не в курсе дел. Что-то запутанное,- были у Павла и вопросы, но откровения и правды он не ждал.
- Если бы все было ясно, лейтенант, мы быстро бы и точно поражали цель. Но человек выворачивается, порой, не подозревая, скрывает своих самых лютых врагов,'оставаясь наедине с ними. Сожалеет потом.
- Не может быть откровения, когда его нет в других,- сказал Павел.
- Вы, лейтенант, выполняйте то, что вам приказывают, и будьте откровенны в донесениях, что от вас требуется. Нельзя расслаблять себя из-за того, что существуют ложь и несправедливость, или пытаться ниспровергнуть установленное, что не в наших силах.
- Есть что-то и в наших силах, господин майор.
- Представился случай для ваших сил. Проследите за этой женщиной. Она связана с человеком, который внесет некоторую ясность в интерес к этой избе. До меня дошли сведения, что невидимая лапа тянется к пропавшим сокровищам, владела которыми ваша семья.
Когда стемнело, Феня собралась. Потуже завязала платок.
Присела перед дорожкой.
- Пойду, тетя.
За двором, у леса, постояла среди кустистых берез.
Было тихо.
Пенек, как бочонок, укутан мохом. Забраживала брусника'винцом сладким. В лесу береза накренилась колодезным журавлем, тянет ведро, обливаясь изумрудной водицей. Да светлячки. Дом вон там, далеко, за фронтовыми зарницами. Как всполохом обернулось вдруг: одна в незнакомом лесу.
Феня обождала. Поглядывала на крылатые крыши деревни, в лес и на стожок. Звезды на склонах небесных. Одна знакомая, та самая, встречальная. Там загаданное: "Так-то, Киря. Чего-то шумели шибко, горевали, а хорошо было, лучше и не надо".
Никто не выходил. Феня нагнулась, выловила из росы целую горсть брусники.
"Ну-ну, пособирай. Не бойся. Стерегут тебя со вниманием. Да не по ягодки позвали. Беги!"-как занузданная вскинула голову. Воля! Вон за тот кустик! И дальше, дальше. Повернула к дворам.
В избе опомянулась.
- Прости, тетя. Опять к тебе. Чего-то никак не соображу.
- Посвидалась?
- Нет, не пришел.
- А прицепился. Гляди.
В окно -стук, стук: опять вызывают!
- Хоть бы отравы какой, тетя!
- Христос с тобою!
- Той смерти боюсь.
Но было тихо. Дарья походила у стен. Поманила Феню. Показала на трещину в бревне. Феня прижалась ухом. Как в сене, похрустывало и шумело, ползло гадюкой.
- Ошиблись, знать - сказала Дарья.- Немцы здесь.
Тверди, к мужу пришла.
- С другим жила, а за него прятаться.
- Не чужой,- уговаривала Дарья.
- И этот под полом у меня гостил.
- Кто?
- А вот заходил. Оборотень. Сынок барский. Павел Ловягин.
- Пашенька?
- Он самый. Тетя, если что, запомни.
Дарья наложила на лицо руки. Как от нехорошего сна просыпалась.
- Он и есть.
В дверь застучали. Дарья вышла в сени. Застучали сильней.
- Молодая пусть выйдет,- потребовал Павел.
- Сейчас спрошу,- ответила Дарья.
В сенях Феня схватила серп со стены. Выбежала через дворовую дверь к хлевку.
Павел с пистолетом в руке остановился.
- Почему не идешь? Новосельцев ждет.
- Так пошли,- позвала его.
Он шагнул и снова остановился.
- Что ж ты? Пошли, пошли,- поманивала она серпом и отходила.
- Павел Антонович, позор, позор-то какой,-услышал он за спиной голос и оглянулся, Дарья стояла посреди двора.- Как же не совестно.
Феня скрылась в тени плетня. Наставила серп на себя.
Дитц, в шинели, лицо его и голова были завязаны бинтами, сидел за столом в избе Дарьи.
- А где же муженек твой?- спросил Дитц.
- Кто ж его знает? С зимы не видела.
- А что за баба была у тебя?
- Это Митьки Жигарева женка. По слуху дошло ей, будто он у меня раненный лежит. Был. Из окружения шел. Вот тут свалился,- показала Дарья на пол.- А утром поднялся и в лес. Она-то сюда, а где искать?
Дитц поднял воротник шинели.
- На улице теплее.
- Так изба: из подпола тянет.
- А этот человек, который заходил, кто такой?
Дарья взяла веник, замела в угол следы разные, распрямилась.
- А бог их разберет. Глядеть-то на них боюсь. Глаза не знаю куда девать.
- Так, видно, не боишься одна?
- Думала, и не дойдут сюда. Куда же теперь? Поймают. Угонют-то, еще хуже. Вот и сиди, и терпи.
Дарья пощипала лучины, положила в печь поленца. Запахло дымком от вспыхнувшей и затрещавшей бересты.
- А Желавин не заходил? - спросил вдруг Дитц.
- Да ведь убили.
- За что же его?
- А вот этой самой бабы муж-то поревновал и убил.
Сам и признался.
Дитц достал карточку: уже снят был Желании для личного дела, завелось в папке с черным орлом и свастикой на обложке.
- Это Желании?