- Что тут теперь голову ломать, Алексей Иванович?
Тогда не узнали, а теперь что прошлогодний гриб искать...
А что это вы вдруг? - с еще большей настороженностью спросил Никанор.
-Постой. Нас тут никто не подслушивает?-снова огляделся Стройков.
Никанор поднялся и ближние кусты обошел. За бочку с бардой заглянул.
- Кому тут по такой сырости ходить? - успокоил он Стройкова.
- Тут на нашем разговоре точка,- сказал Стройков.- Поручение тебе будет. Об этом говорить нс следует. Я тебе верю. Знаю преотлично. Праздники скоро. Запомни, какие будут разговоры в связи с Желавиным. Мне передашь. А разговоры будут!
Стройков поднялся. Поднялся и Никанор.
- Избавьте, Алексей Иванович. В чем помочь, всегда готов, а на это нет, не согласен.
- Вот и прошу помочь своей же Советской власти.
С доверием к тебе... Два часа назад напротив Захарьсвского, по вашей стороне, в лесу, когда брали мох для конопатки избы, под слоем мха обнаружен труп... Желавин.
Никанор поднял руку.
- Не может быть!
- Череп рассечен топором.
- Убили!
- Преступника надо найти. Исполни, о чем я просил.
Никанор щелкнул каблуками и взметнул руку под козырек:
- Слушаюсь!
- Встретимся после праздников часов в восемь утра.
Где бы это нам поскрытнее?
- А вон у дальней пуни. Глухота там,- подсказал Никанор.
Стройков поставил ногу в стремя и взмахнул на коня.
- А что ты тут запретное зелье гонишь, мальчишки мне сказали, когда к хутору подъезжал.
- Вот пострелы!
- Так что сворачивай свой завод. До встречи!
- Счастливо, Алексей Иванович. Путь добрый.
Никанор вернулся к аппарату. Из горлача уже текло через край. Никанор заторопился, да руки будто задеревенели - опрокинул горлач. Сколько самогонки пропало.
Но даже и не заметил такую потерю.
"Вот чего нагрянул!.."
"Кто?" - ехал с хутора и думал Стройков.
Никаких следов. Ничего нет. Но кто-то убил ударом топора спереди, выше лба. Значит, видел убийцу Желавин. Но его теперь не спросишь. В районе, в больничном морге лежит с изгнившим, облезлым, страшным лицом.
Схоронят, как приедет жена. Телеграмму ей послали в Москву.
Не просто убили за часики на руке и за карманы, в которых, может, что и было,- нашли лишь ржавую зажигалку.
Было что-то, было что-то. Кому-то только так и надо было кончать.
Стройков еще раз оглядел то место, где убили. И от дороги-то недалеко, а глухота.
Вот оно, это место, среди елок. Разворочен зеленый мох, только сверху зеленый, пучками на длинных, в метр, рыжезато-красных корневищах, на них сухая, как пепел, земля.
Стройков сел рядом с ямой во мху, закурил.
"Проглядел я тогда",- снова пожалел он. Но как и тогда, так н сейчас не знал, как раскрыть всю эту историю. Убили топором... Топор! Может, им дрова сейчас колют, а вот попробуй узнай. Нет, такой топор страшновато при доме держать. Новый топор нужен... Кто новый топор купил? Заходил в лавку? Да мало ли кто покупает топоры. А кто убил, тот здесь и покупать не станет,
Стройков встал и обошел во мху вокруг ямы. Ноги до колек проваливались.
Черно в яме, сухо, как в печи. На корневищах поблескивают сороконожки и ползают муравьи.
"Кто?.. Кто?"
Подождать надо. Что-то мелькнет непременно.
Он тронулся дальше - в район, домой.
Еще только чуть за полдень, а в лесу сумрак. Тут тяжело достается свет даже соснам. Сгорбились стволы в сучьях - весь сок, все стремление туда, к вершине, только бы не упустить свое пространство под небом. Небо в голубых между облаков озерах света. Света бесконечно много, он неиссякаем, но его будет мало тому дереву, над которым другое возьмет верх, застит его. И вот они, эти заглушенные деревья, накренясь, чуть держались за землю подгнившими корнями. Оттуда, с вышины, долетают прозрачные и золотистые стрелы света, разбиваясь, вспыхивают в чаще рябин и орешников.
Под ними еще темнее сумрачный вечер этого леса. Тут ярко-красные сыроежки, мох, под зелеными буграми которого истлевает прах упавших деревьев, сладит и дурманит тут сыростью преющих купырей.
Но как ни высоки эти сосны, хилость, цепляющаяся за них, погубит лес. Они последние, эти сосны. Подроет их, смена чахнет в этом хаосе, в скрывающих живую землю мхах.
"Как острашился лес",- подумал Стройков, угнетенный этой обреченностью и безмолвием: птиц даже не было слышно.
Закущена травой дорога, недоброй называли с тех пор, как, оступившись, замерз в обнимку с березой отец Мити - Федор Григорьевич.
Редко кто ездил тут. Сюда только доносился стук колес с того берега.
Глохла дорога, потеряла колен свои в зарослях верес* ка и багульника. Но на песке заметил Стройков следы колес. Ездили все-таки, не замирал след.
Дорога пошла под уклон. Из низины засквозило холодком с гнильцой болотной. Перемосток разбит, между бревен просунулись прутья камышей с обгорело-черными початками.
Чуть в стороне - береза. Вот где замерз отец Мити.
Стройков остановил коня.
Кора березы атласно-белая, гладкая, лишь местами прорезали ее черные полосы. Крона напоминала высокий стог с крутыми склонами, стекал свет, обмывая все ветви и листья. Из самой же вершины струисто выбрызнулась метелка побега, серебрилась венцом в своей высоте. Корни выпирали из земли, поросшей мятликом и вейнпком. Тут замерзал отец Мити... Какую казнь выстоял!
Не с жуткого ли горя или беды на такое пошел, что и жизнь-то свою отверг?
"Одна дорога, а две загадки",-подумал Стройков, и вдруг как что пронзило его.
Он не знал еще ничего, но эта дорога словно свела в одно - смерть отца Мити и убийство Желавина.
Стройков устал, хмель разморил его, но сейчас все как смыло с него.
Одна догадка поразила.
Он повернул коня и быстро поехал назад к ху.
тору.
Стройков остановил коня возле избы Фени, под тенью липы в проулке.
Дверь на крыльце раскрыта. Дома хозяйка.
Феня пришла с молотилки пообедать.
Пообедала и убирала со стола, когда вошел Стройкой.
- Наведаться решил к тебе,- сказал он и перед чистым полом поглядел на свои запыленные сапоги.
- Милости просим,- сказала Феня, бледная: на хуторе уже знали о страшной находке под мхом.
"Что это принесло его?"
- Обедать будете?
- Спасибо.
- А то налью.
- Раз настаиваешь, налей.
Она налила ему в тарелку свекольника с лучком, поджаренным на сале, и, когда ставила тарелку на стол, Стройкова близко обдало жарком потным.
Он съел щи. Ложкой размесил на дне чашки кусочки сала, сольцой посыпал и это живо проглотил с оставшейся коркой хлеба.
- Вот и славно! А то со вчерашнего дня без горячего.
- Так и заболеть можно,- спокойно заметила Феня.
В избе прохладно. От сквозняка раздуваются занавески на окнах, дурманит сном близкий шум леса.
- Разреши поговорить с тобой.
Феня присела к столу на край скамейки. Стройков напротив сидел, распечатывал новую пачку с папиросами.
- Слышала? - спросил он.
- Да.
- А что люди говорят?
- Разное.
- А что все-таки?
- Да что мне до того, что говорят?..
- А что ты думаешь?
- Что думать? Страшное случилось.
- А не задумывалась ли ты, с чего Федор Григорьевич такую смерть принял?
- Так это и вы знаете. Пьян был. По пьянке и замерз.
- Как замерз-то. В обнимку с березой... Такую казнь ьыстрадал. С чего бы это?
- Кто ее знает? Что пьяному в голову не взбредет? - ответила Феня, чувствуя, как приближалась неведомая какая-то беда.
- Может, что говорил он или сама что заметила перед этим?
- Ничего оп нс говорил... А зачем вам это?
- Скажу и зачем. Сперва давай поговорим по душам_,
- Вы своей-то душой человека невинного не тро^ гайте.
- Какого человека?
- .. чего тогда прискочили?