Как вы решились на такое?
- Что с тобой говорить,- с унижающим презрением сказала Шелганиха.- Она через разлив ко мне пришла, как без памяти была. "В Угру уйду, тетя. В Угру уйду",- вот как просила. А я жалостливая. Сама в тюрьму пойду, суд накажет, а избавлю: человек вопит.
- Знаю. Бывает так. Но он бы ее не бросил,- сказала Полина Петровна про Кирьяна и Феню.- У них могла бы сложиться жизнь. Неужели не могли отговорить ее?
Шелганиха устало села на стул.
- Разве не говорила? Кинулась она из избы. Замечется, пропадет. Догнала я ее. "Иди, говорю, возьму грех на душу". Страх божий! Руки трясутся у меня... После уложила я ее, одеялом укрыла. Притихла вроде бы. И я прилегла. Не помню, как и заснула. Проснулась. Гляжу, а ее нет. "Значит, думаю, ничего, раз ушла". А сегодня-то и слышу, что с ней. И твои слова обо мне дошли. Только ведь она никогда не признается, что у меня была. Ведь не призналась?
- Так догадалась.
- А не призналась и не признается. Сама вот призналась, знай ты правду. Не за корысть делала, а по жали своей.
Не простилась Шелганиха.
Через окно видела Полина Петровна, как шла эта женщина, не горбясь, прямо, без торопливости, останавливалась изредка, как бывает, когда чувствуют, что-то забыли и хотят вспомнить.
В походке обычно виден характер, радость, покой или смятение душевное.
На терраску вошла Юлия и сразу спросила Полину Петровну:
- Что она?
- Ничего. Бывает, думаешь о человеке одно, а он совсем другой.
- Человека не узнаешь, пока с ним пуд соли не съешь... Что она сюда нагрянула?
- Поговорить пришла о вчерашнем.
- Боится?
- Я погорячилась там, в больнице. Не так все просто.
Умные люди, видимо, потому и умные, что очень осторожны перед чужой жизнью... Я сейчас пойду к Фене. Юлия, милая, если можно, баночку смородинового варенья?
Для нее.
Феня сама добралась до скамейки за больницей и села тут среди кустов бузины. Бледная, слабая еще, в сером больничном халате и в белой косынке, она радостно огляделась вокруг: новым и прекрасным показался ей мир.
"До чего ж хорошо! До чего ж хорошо! Жить... Житьто как хорошо",радовалась она и свежему воздуху, в котором сияюще вились паутинки, и красным гроздьям ягод на бузине, и небу с густо налитой синевой, и далеким лесам - все было удивительно ярким, новым и сильным в сполохах света, который солнечно брызгал изза кустов на колени ее и под ноги, где стелился просвиркик. Цвел еще: и осень как весна для его былых цветков.
Она посмотрела в сторону Угры. Там черные ольхи.
А дальше, на той стороне, дорога среди сжатых полей, дышавших свободным простором.
Она услышала, как кто-то сзади подошел к ней. Положил на плечо руку. Тонкая, маленькая рука.
- Катя!.. Катюшка!
Катя выбежала из-за скамейки и остановилась перед Феней. Обняла ее и расцеловала.
- Как я узнала, что тебе лучше, так сразу и собралась.
- Посиди. Посиди со мной.
Катя села рядом. Развязала узелок. В узелке антоновские яблоки заскрипели, крепкие, с блестящей желтинкой.
- Мама прислала.
Феня взяла яблоко. Зажмурившись, понюхала его, осенью пахнет.
- Мы все так переживали за тебя. А Киря сам не свой.
- Пусть успокоится,- с отчужденностью сказала Феня.- Поиграли, и хватит. За все мне... Если бы не ты, то и каюк... А теперь жить хочу.
- Прийти он хотел.
- Не надо. Не к чему. Да и волноваться мне нельзя.
Покой нужен... А как же ты на той стороне очутилась? - спросила Феня.
Катя опустила голову, вздохнула.
- Сказать?
Наливались слезали глаза Кати. Это цидела Феня.
Напрасные, может, слезы?
Нет.
Напрасные!
Нет. Я тоже, как ты, туда шла.
Куда? - с испугом спросила Феня.- К Шелганихе?
- Только ты пока не говори никому.
Феня поправила косынку на голове Кати, загладила ржистую прядку волос.
- Глупая ты. Это я шла, а тебе-то зачем?
- И тебе незачем было идти. Что, с ребенком бы мы тебя бросили? Все хорошо было бы.
- Мое кончено, не вернешь. А что не вернешь, о том и тужить нечего. У меня совсем другое. Ты вольная, и Федя вольный. Замуж выйдешь. Вот и все... Он знает?
- Нет?
- Так нельзя.
- Стыдно мне.
- Вспомни, как я на берегу валялась. Тошно. Я теперь за жизнь семерых родила бы, только не это. Тошно и грязно.
Катя тронула одну руку Фени, потом другую: не знала, как успокоить ее.
- Ты не волнуйся.
- Напиши ему.
- Стыдно.
- Так что же ты решила?
- Не знаю.
- Меня послушай, и никого больше, даже себя не слушай. Напиши ему. Что ответит? И все равно не бойся. Родится малыш. Не губи. Радоваться будешь, как пойдет по лужку, цветок тебе в кулачонке принесет - "мама"...
Слезы вдруг обожгли глаза Фени.
- Напиши. Чего боимся, когда это радость дитю своему солнце открыть, луга, Угру нашу, всю жизнь, себя - самое родное? У вас все любить его будут... Дай я напишу ему,- с решимостью сказала Феня.
- Нет. Сама напишу. Нет.
- Чего же ты стыдишься?
- Не знаю. А стыдно. Как я напишу ему? Был бы он рядом, как Киря с тобой,- сказала Катя просто, а получился намек, что и у Фени не было смелости.
Она ответила:
- Я замужняя и скрыть хотела. Это совестно. Хоть и любовь, а для людей загуляла, с парнем связалась. Как в норот я попала. Так что себя со мной не равняй. Не сделай глупость такую. Стыда тут никакого нет, что с тобой случилось. Все люди - и любим и целуемся. Радости всем только подавай. А за них заботами платить надо. Боишься, что Федю побеспокоишь? А он, может, тебя в охапку возьмет, такую ношу, да хоть на край земли понесет. Не унижай себя. Погордись лучше, что такая в тебе жизнь горячая, что новую жизнь заварила.
Он, Катя, сам дрожит, поди, как бы ты его не забыла.
А тут с тобой он живым связан. Напиши ему,- с ласковостью попросила Феня и добавила:-Давай вместе напишем.
Катя принесла из больницы бумагу, карандаш.
~ Прежде всего так. Пиши: "Родной Федя..." - начала диктовать Феня.
Катя написала. Бумага лежала на скамейке, и буквы на неровностях искривлялись.
- Ничего, ничего,- сказала Феня.- Ясно, что не дома за столом писала. Не простое это письмо... "Родной Федя..." Написала?
Катя разорвала лист бумаги, взяла другой и на этом листке написала по-своему: "Феденька, родимый..."
- Можно и так. Так даже лучше,- согласилась Феня и задумалась.
- "Живем мы хорошо",- продолжала Катя.
Феня засмеялась.
- Напиши еще, что картошку убрали, а сейчас капусту рубим...
- Главное надо сказать.
- "Не решаюсь сказать тебе..." - так?
- Нет! - отвергла Феня эти слова.- Катюша, вот что ты напиши: "Феденька, родимый... Радостная я хожу сейчас... Скоро у нас с тобой будет большой праздник.
Рожу весной. Ребеночек у нас будет. Это любовь наша и счастье наше с тобой, Феденька..."
Катя, словно боясь, что вдруг пропадут эти слова, быстро-быстро написала.
- Все,- сказала Феня.-А теперь беги за конвертом. Найди.
Катя принесла и конверт. Письмо запечатали, написали адрес.
- А теперь пойдем опустим. При мне опустишь.
Почтовый ящик на бревенчатой стене больницы. Катя 01 крыла железный козырек его.
- Опускай же,- и Феня с улыбкой подтолкнула Катю.
Письмо скользнуло в ящик, стукнулось о дно его, и Катя улыбнулась: легче теперь на душе.
- Спасибо тебе,- сказала она Фене и, прощаясь, поглядела в ее глаза: неужели Кире так и не передаст ничего?
- Не надо. Не опомнюсь никак. Хоть отдышаться...
А тебе через недельку ответ будет. Жди. Хороший будет ответ.
"Своему не поверила, а вот в чужое верит",- подумала Катя.
И только скрылась она, как к скамейке, где сидела Феня, подошла Анфиса, разглядывая племянницу с грустью и удивленим.
- Золотко ты мое, жива и по волюшке ходишь!