- Живем с родными своими, привыкаем, не замечая подчас взгляда ласкового или заботы, и дорожим, жалеем и плачем, когда приходит время прощанья.
Гордеевна, Катя и мать Федора - Аграфена Ивановна хлопотали у стола и у печи, где жарилась утка и варился в чугуне просоленный окорок.
Пока готовили к столу, Кирьян и Федор вышли на крыльцо покурить.
- Как там? - спросил Кирьян про границу.
- Пройдем чуть,- сказал Федор.
Они прошли за двор, спустились по тропке к Угре.
Как в зеленом стекле, отражались красно разъярчепиые и подсолнечно-желтые кусты, из-за которых рубнново вспыхивали листья хмеля. Побурели таволги, поник в своей седине иван-чай.
- До чего же хорошо у нас! - сказал Федор.
- Скоро захмурит, не проглянешь.
- И все равно, впереди такая надежда - весна. Все как будто рождается вновь. Мы летом приедем с Катей.
Вот уж походим!.. Ты спросил, как там? - Федор стал строже,- Скажу, что видел, что думаю. В войну как-то не верю, не жду. Но война, как смерть, о ней мы знаем, но не знаем, когда придет она. Нам бы лет пять, чтоб стальной стала армия. У нас есть прекрасные танки, но это скорее образцы того, что будет. Верю я, Киря, в гордые слова, что и пяди своей земли не отдадим никому.
Но надо иметь на всякий случай запас прочности.
- Ты думаешь, они полезут? - спросил Кирьян, который не представлял в этой тиши, что может быть война; но и тревожился теперь, когда уезжала к границе сестра.
- Я, Киря, мелкая сошка. И всем рассуждениям моим, может быть, грош цена. С Кремлевских стен виднее, что вдали. Тревоги пока нет, какая была бы перед Грозой.
- А говоришь ты с тревогой.
- Я думал, немцы завязнут с Францией, получат там удар. Это надолго или навсегда охладило бы их пыл. Но вышло не так. Соседство с такой армией обязывает держать порох сухим... Да ты не бойся за Катю. Она не одна, а со мной и с армией, которая, что бы ни случилось, а жен наших в обиду не даст... Весною она родит,-сказал Федор.
- Катюша? - удивился Кирьян.
Федор засмеялся.
- Она уж по имени его зовет... Ваня!.. Как письмо от нее получил, сразу рапорт. Дали один только денек с поворотом назад. Но зато вместе. Пора и тебе. Не мое бы дело... Но попытаюсь сказать. Она уехала, и посмотри на это как на разрыв с тобой. Сейчас самое время устроить жизнь свободно, с хорошей девушкой. А с Феней запутаешь себя.
- Сам знаю. Сам знаю,- повторял Кирьян.- Поумному я, конечно, устроил бы жизнь с другой. По есчь Феня.
- Чем она тебя так покорила? - с недоумением спросил Федор.
- Красота ее тянет, Федя!
- Я вижу, разум тут бессилен, но страшный сигнал уже был тебе! Злоба копится в Жигареве за изуродованную жизнь. Он не простит.
- Что делать?
- Отстань от них, уйди. Или я сегодня буду с тобой прощаться, как с другом, который наверняка пропадет.
- Тяжелую же ты гирю поставил!
Услышали голос Кати, звала их к столу.
Они не спешили: о многом еще хотелось поговорить.
Катя ждала их. Перед ней пламенели вдали холодные полосы заката.
"Последний раз отсюда гляжу",- подумала Катя.
Стояла она за двором, высоко на тропке, и в своей белой кофточке была так похожа издали на яблоневый цветок.
* * *
Сели все за стол одной родней.
Не свадьба, а семейный вечер с прощанием.
Наплакалась Гордеевна. Как же это она сегодня с дочкой своей простится?
"Не лущу!" - так н хотелось крикнуть ей.
Аграфена Ивановна насчет слез покрепче была: привыкла уж провожать и встречать Федю.
Но за столом Гордеевна сидела с важностью и строгостью, как и подобает в такой святой час.
Поднялся Пиканор с наполненным стаканом.
- За молодых! Пожелаем им счастья, хлеба вольного II МИОа в их хизни.
Гордеевна и Аграфена Ивановна перекрестились и поклонились иконам с печальными ликами.
Посидели, поговорили за столом и не заметили, как стрелка на ходиках подошла скоро к часу позднего вечера.
Уедут в ночь молодые.
Пора и коня запрягать.
Ннканор пошел на конюшню.
Снова забились слезы в глазах Гордеевны. Вышла она на крыльцо. Темень, небо в тумане далекого Млечного Пути.
Вышла Катя к матери.
- Что ты, мама? Летом с Федей в гости приедем.
Ведь это скоро.
- Доченька, ясная ты моя.
Гордеевна расстегнула на себе кофту, крест свой
сняла.
- Вот крестик мой. На нем молитвы мои на счастье твое в дальней стороне, на чужих дорогах.
Катя склонила голову перед волей матери, готова была принять материнский крест, но все же сказала:
- Муж политрук, а я с крестом.
Никанор подогнал к крыльцу телегу.
В телегу уложили чемодан, два узла с подушками, корзину, где стояли кувшины с медом и топленым маслом.
Гордеевна забежала в избу поглядеть: не забыли ли чего? Так н есть: мешочек с сушеными грибами остался на лавке.
Аграфена Ивановна подозвала Катю к телеге для напутствия.
- Ты уж за Федей-то посмотри, не давай ему на бегу есть. Все на бегу он. И все-то на бегу. Пораньше ты уж встань, приготовь, что уж таи, сама гляди. Хозяйка теперь.
- Я, мама, человек непривередливый. Что есть - давай. Нет-буфет рядом. И чай там и винегрет всегда.
Голодный буду, а ее не потревожу,- сказал Федор на зависть всем женщинам.
Он привязал чемодан к гребенке телеги. Узлы с подушками на задок бросил, засмеялся:
- Посидим, Катя, на этих подушках до станции, а на обратный путь Кирьяну на них раздолье, хоть семейную жизнь заводи.
"Он заведет. Ему семейная жизнь как капкан волКУ",- подумал Никанор, оглядывая упряжь: не разладилось бы что в дороге, и сказал:
- Подушки оставишь, а спать на чем?
- Мы под головы кулак, а под бока и так. Верно, Катя?
- Верно. Но на подушках лучше.
- Как ты скажешь,- согласился Федор и сразу дал понять, как он будет уважать Катю.
Кнрьян сел в телегу. Вот и Катя и Федор сели, простившись со всеми...
- Прощайте!.. Прощайте... Я так люблю всех вас! - крикнула Катя и заплакала.
Кпрьян хлестнул коня.
- Дочка!.. Доченька!
Гордеевна побежала за телегой, упала на дорогу, где только матери помнились завеянные временем первые следки дочки ее.
Подняли люди Гордеевну.
Никанор довел ее до избы.
- Не горйй, мать. И там родная земля.
А телега мчалась все дальше и дальше. Вслед ей из северного угла неба разом, одна за другой, блеснули зарницы. Гул раскатился и уже не затихал в тяжких вздохах, а зарницы метались и гасли, низкие, сумрачные какие-то.
Не гроза это, а орудийный гул из-под Дорогобужа.
Так почти каждый год осенью, и все знали, что это начались стрельбы. Но долго не спалось в эту ночь, озаряемую из северного угла напоминанием, что бродят по земле военные грозы.
* * *
Ночь скоротали у Новосельцева, в его избе, которая стояла неподалеку от станции, иод сгарой липой.
На рассвете простились.
Кнрьян и Новосельцев сошли в ров от тронувшегося со скрипом поезда.
Федор стоял на подножке вагона. Глядел на друзей.
Он знал, что теперь не скоро увидит их.
Из окна выглянула Катя, замахала косынкой, прощаясь и с братом, и с Новосельцевым, и с далеким в тумане хутором. Когда вернется?
Зовет в прощаньях родное, и нет горше прощанья с отчим домом.
Кирьян и Новосельцев поднялись по откосу к ненастно шумевшим тополям над кругом. Тут недавно еще танцевал с Феней Кирьян в ту летнюю ночь, когда привозили хлеб.
Засыпало листвою круг, стынет среди зеленой травы червонный ворох. На миг остановился Кирьян.
- Вспомнил? - сказал Новосельцев.
- А ты не подглядывай,-шуткой ответил Кнрьян.
- Я тогда заметил, как ты завихрил с ней. Правда, не думал, куда тебя нелегкая занесет.
Кирьян прервал этот разговор.
- Заезжай в гости.
- Приеду поохотиться. А ты местечко там присмотри.
- Рад буду, Ваня. Приезжай. Тетеревов много, отъелись. Летят тяжело.
- Не соблазняй!
Новосельцев пошел домой, а Кирьян к своей телеге.