Николаи Ильич еще быстрее заходил, скрывался за дверью и возвращался. Остановился внезапно за спиной Полины Петровны, положил руки на спинку кресла.
В мочках ее ушей покоились маленькие золотые сережки.
"В чем смысл ее жизни? В работе, в надеждах, в сыне? Стойкость? явился неожиданно вопрос Николаю Ильичу.- Нет, нет!"
- Сын спрашивает о деле отца? Настаивает? Требует действий? Не так ли?
Полина Петровна обернулась. Но Николай Ильич уже отошел, стоял у своего кресла.
- Да. Был разговор,- ответила Полина Петровна.- Требует правды. Я чувствую себя виноватой: ничего не добилась. Теперь мы вдвоем, и вера наша сильнее.
- Я пригласил тебя, чтобы предупредить.- "Начнет стучать во все двери этот мальчишка. Без всякого совета",- раздумывал Николай Ильич, решал, как и что сказать Полине Петровне, так сказать, с участием утешающим, но и оградить их от дела - не вмешиваться, пока как-то уладилось временно и остановилось для Дементия Федоровича.
- Хотите поколебать пламя свечи,- с тревожного начал Николай Ильич.Надо быть осторожнее. Она так робко и слабо горит.
- Я должна знать, что мне делать. Или ничего не делать? Вот все, что мне надо.
- Ты так сказала, будто хочешь совсем мало. Но это область государственных деяний. И если иметь в виду провидение, то это и есть то высшее и безграничное, где свершаются судьбы истории. Ее движение не только с гулом сражений, но и с лязгом железных затворов, отсекающих все опасное для нас. Ты хочешь постучать в эти железные затворы?
- Он не виноват. Я уже говорила,- слабым показался голос Полины Петровны после слов Николая Ильича, которые дыбой ворочались со скрипом и содроганием.
- И я говорил и говорю, дорогая Поля, что опасно подвергать сомнению. Надо смириться не от бессилия своего найти правду, а принять существующее как правду. Мы любим близких, жалеем их. Очень тяжело, я понимаю. А цели преступников? Перед законом и властью надо снимать шапку. Тогда все будет хорошо. Спокойно общество, и спокоен каждый из нас. Так надо жить.
Это просто. Вот тут самое малое, которое надо уважать, чтобы потом не спрашивать: что делать? Не надо делать то, что не надо делать. Хотели по частям распродать Россию за бриллианты, виллы, капиталы в заморских банках. Христопродавцы - вот так говорят о таких и им подобных.
- Что он имел? Получил квартиру. Надо было нищенствовать, пить, а мне гулять, тогда бы никто не завидовал. Твои слова выслушала, Николай Ильич. Виноваты! А в чем?.. Что натворили мой муж, я и сын? Я буду писать.
Николай Ильич закрыл лоб рукой, сидел так некоторое время в задумчивости. Он знал, что сказать, но его удручало то, что она не поймет, что муж ее нес какую-то вину при всей своей честности. Что-то было. И как можно, признав его честность, оставить другое-скрытое. В коренных отложениях самых сокровенных мыслей он прятал догадки, что бандиты живы. Кто они? Может, в боевых кожанках расхаживают? Постучат ночкой, отвезут, зарастет травкой дорожка дачная. Ах, Дементий Федорович, что-то и когда-то проглядел.
- Что я могу сказать? - проговорил Николай Ильич медленно, как бы пробуждаясь от своих раздумий.- Ты отвергаешь добрые мои советы. Пиши. Твое право.
Все, по настоянию, и тронется. Но куда? Свернет на ту же дорожку. Дело-то особое. Лучше жалуйся мне.
И, ради бога, не доказывай.
- Но если выяснится наконец, что он не виноват,- с настойчивостью сказала Полина Петровна, по своему убеждению, и в бессилии перед чередою судьбы грустно приняла взгляд Николая Ильича, чем-то отвлеченный, каким-то будто бы шорохом.
Он поднялся и подошел к входной двери, раскрыл.
Постоял на пороге. В дверь черного хода постучало, будто из потустороннего, прошлого в унылой тьме с близким и страшным заревом.
Николай Ильич вернулся в кабинет и сел в кресло.
- Чувства человека сложны, непонятны. Видимое и невидимое, как угадываемые за спектром какие-то загадочные лучи,- поразмыслил Николай Ильич и продолжил прерванный разговор: - Я еще раз попытаюсь убедить тебя, что из твоих действий выйдет только плохое.
Я говорил о законе. Но существует такое положение.
когда необходима истина, перед которой и является закон, карающий или милуюихий. Жди. Прими в свое сердце надежду и мечту. Он еще молод, крепок. Я уверен, что вы будете вместе, если ты этого захочешь.
Она улыбнулась.
- Как же мне этого нс хотеть!
- Одиночество. Оно тягостно. Тяжелый камень с поверхности исчезает в земле, тонет с годами. И е:де: останови сына от попыток к действиям, на которые, как я понял, он подстрекает и тебя по глупости, извергаемой его молодостью слишком бурно. Одно неосторожное, несдержанное слово может погубить и его.
Глаза Полины Петровны дрогнули, и это заметил Николай Ильич.
- Не дай бог, чтоб ты убедилась в этом, когда оудст поздно. Ты, надеюсь, теперь поняла меня. Жизнь мудрее нас. Но когда мы хоть чуть познаем ее мудрость, она подсказывает нам, как быть. Так н есть: ее мудрость спасает нас от безумия, заблуждений и отчаяний. Послушай.
Она даст хороший совет.
- Да, да. Я слушаю,- проговорила Полина Петровна: тревога за сына смирила ее, I! неразрешимое разрешилось новой верой в хорошее. На душе стало легче и чище.
В порыве благодарности сказала Николаю Ильичу: - В тебе что-то от бога, от доброго бога.
- Вот, вот. Признание. Такого не слыхал в своей семье. Я не тщеславен. Но горячее признание вдохновляет, делает человека сильнее. Я понимаю, как тяжело Дементию Федоровичу быть в разлуке с такой женщиной, как ты. И понимаю кое-что и другое, желавинское,- произнес Николай Ильич н вытащил из пачки карточку.
Николай Ильич показал Полине Петровне ее карточку. Она взяла ее, посмотрела. Вспомнила покосы, словно жаркой медью в зное сверкавший день, прохладу речную с запахом мяты, скошенной, вянущей в тени кустов. Маленький Сережа снимал маму фотоаппаратом. Подарок отца.
Полина Петровна положила карточку на стол.
- Сколько тебе здесь? - спросил Николай Ильич.
- Двадцать восемь.
Николай Ильич аккуратно убрал карточку.
- Начало расцвета. Открытие мира чувств. Чудесное время. Как порою ти-.шт бесконечностью в ожиданиях и как быстро летит. Скажи, Поля. Вот здесь, на карточке, я чувствую присутствие Желавина. Так или я ошибся?
- Он стоял с косой на берегу. Почему ты спросил об этом?
- Он был попутчиком всю вашу жизнь. Зависть, ненависть и ревность его не отставали от вас. Изуродована жизнь. Ради чего, почему? Какоаы мотивы? Ты можешь объяснить?
- Просто мерзавец,- ответила Полина Петровна.
- А запах сена, женский загар и молодость в двадцать восемь лет. Особая, знающая и глядящая. Я хочу сказать, какую силу дает человеку природа и как она искажается потом! Являются мрачные всполохи страсти из темного и подавленного, отемняя разум. Страсть вне разума, н разумом невозможно объяснить. Как ее тогда объяснить? Состояния, вселяемые любовью, той же ревностью, страхом? Кривляния Желавина с письмом, о которых ты мне рассказывала, тому пример. Я понимаю..
Ты врач. Неужели не поняла? Дала бы крепкую дозу снотворного. Проспался бы в парке, глядишь, и прошло.
Просил о свидании?
-Да.
- Поля, Поля. Две какие-то таблетки. Ведь такое письмо - все равно что на себя смертный приговор подписать. Я пытаюсь доказать, что состояние его было ненормальным. Что-то совершил, потеряв рассудок, пытался совершить. И, в свою очередь, такое его состояние что-то выдало. В основе.-то реальное. Вот в каком мы положении.
А с найденным трупом дело совсем замутилось.
Она вздохнула, сдержала слезы и отвернулась к окну. Тихая, пустынная улочка напротив, вдалеке выступал дом с палисадником. Дым над трубой заносило ветром, напомнил о деревне, о крылечке брата, и взором с того крыльца поглядела на тропку, что утенялась на плесе Угры в окинутых хмелем олешниках, в непогоду скрипевших дерезой - осторожной, невидимой птицей.