Славными были бои. Но никто, никто никогда не смог победить Ратибора. Он один, на лошади, бросался на врага, вгрызался в его ряды. И Равные не просто шли за ним – бежали, летели, окрылённые огнём. А кхазар стал самым большим, самым красивым городом, который только видела степь.
Ратибор смотрел на него: на вереницы лошадей, на стойла рабов, которые делали грязный труд, на колодцы, на каменные капища для огня. На арену, где тренировали Равных, на полосу боли, которую должен пройти каждый воин – каждую зиму.
И понимал, что отдаст всё это – подарит огню, за своего сына, Борислава. Воин, чьё сердце не знает пощады, не может погасить пламя своего рода. Он не сможет бросить Нифу, не сможет найти себе наложницу. Не сможет, словно племенной конь, плодить жеребцов. Борислав – его мир, его семья, его надежда.
- Вставай, сын, - прошептал Ратибор. Он был уверен, что оставшиеся семь из Совета следят за ним.
- Пора, отец? – спросил Борислав. В голосе его вождь услышал страх.
- Да, - ответил Ратибор. – Мы идём на гору.
От этих слов сын просиял. У вождя не было плана. Воевать он привык, но мирские интриги всё равно вызывали слишком много вопросов. На гору вела хорошая дорога. Чёрный камень, ровный и гладкий, неподвластен времени. Каждую весну рабы ровняли дорогу, ведущую в кхазар. И каждую зиму она превращалась в месиво, сквозь которое так трудно пробраться.
Дорога в горы всегда прочна, равна и аккуратна. Никто никогда не трогал её на памяти Ратибора. Он пытался вспомнить, почему гору называли проклятой, но не мог. Должно быть, это началось задолго до его рождения. И уж точно до того дня, как он назвал всех жителей кхазара Равными.
Дорога всегда манила его. Чёрный камень, который нагревался за день, мог стать жарким, словно уголь. Трогать его не воспрещалось. Юнцы могли играть с таинственным камнем, соревнуясь, кто зайдёт дальше. Но там, где появлялись столбы, начиналась гора. Там не до игр. И каждого юнца, взошедшего наверх, ждала смерть, а деву – бесчестье.
Озираясь по сторонам, Ратибор и сын его Борислав взошли на гору, шагнули за столбы. Вождь шёл вперёд, смутно понимая, что обратной дороги – нет. Но шагать было удивительно лёгко. Чёрный камень был прочен и лишён всяких бугорков. Нога будто отдыхала. Уклон, который снизу казался столь резким, на деле был плавным.
Борислав шёл впереди: казалось, он знал дорогу. То и дело каменные тропы разделялись, и каждый раз его сын выбирал одну, верную стезю. Ятаган и клинок, взятые Ратибором с собой, хлопали по бедрам Вождь уже пожалел, что не заставил лошадей взойти на гору. А она действительно не была проста: когда смотришь вверх, видно лишь зелень, деревья, кусты.
Но, приближаясь, по левую и правую руку – только скалы, а между ними – чёрный камень. За весь путь Ратибор не смог подержать в руках ни одного листика, ни одной веточки, ни одной травинки. Когда он уже хотел сойти в сторону, то услышал взволнованный голос сына:
- Отец, стой, великий воин! – прокричал Борислав. – Не нужно, не уходи с камня чёрного цвета. Осталось уже недолго.
- Почему? – удивился Ратибор. Всю жизнь он провёл у проклятой горы и даже не подозревал, насколько она чудная. А расспросить тех, кто забрёл сюда, ему не хватило мудрости.
- Ты не найдёшь меня, отец, - объяснил Борислав. – Нам близко уже, папа.
Это обращение к нему – папа – кое он слышал лишь от дочерей, на миг сделало его каменное сердце немного мягче. «Смогу ли я отрубить себе руку?» - снова подумал вождь.
Скоро камень действительно закончился. Они вышли на большую серую степь. Плотная, чёрная земля – словно высечена на скале. Ратибор в удивлении провёл по ней рукой. Много точек и неровностей.
- Это и есть твоя гора? – спросил вождь. – Ради этого ты решил погубить и меня, и себя?
- Подожди, отец, - Борислав был невероятно терпелив. – Сейчас ты поймёшь, что байки про огонь – глупость, пустой звук.
- Ну, ятаган на поясе моём, - пожал плечами вождь. – Я всегда успею пустить его в ход.
Сын отчего-то улыбнулся. Очертания горы начали стираться. Хотя он стоял, и твердь была неподвижна, но скала приближалась. И вот, он уже мог видеть длинную, ровную стену с блестящей поверхностью.
Над ней, должно быть, трудились лучшие каменщики мира. Гладь блестела на солнце, и на ней – ни одного изъяна, ни одной точки, ни единого камешка. Стена приближалась, а затем – замерла.