Она умерла через два года, когда Кили исполнилось одиннадцать.
От теплой батареи его, конечно, прогнали — в том, что прогонят, Кили и не сомневался. Кое-как запахивая пальто, упорно не желавшее сходиться на животе, он вышел из подъезда, и побрел, куда глаза глядят. Ладно, хоть отогрелся, и то дело. Поесть бы что-то, хоть немножко. Вот если бы карточка… Кили горько вздохнул. Может, попробовать в социалку зайти? Может, хоть хлеба кусок дадут?
До социалки пришлось тащиться полчаса, не меньше. Кили там немного знали, поэтому, не смотря на отсутствие карточки, оделили двумя кусками хлеба и стаканом тепловатого жидкого чая. Оделяла, конечно, баб Нюра, человечиха, но добрая и сострадательная.
— Чего, выперли? — догадалась она, глядя, как Кили спешно пьет чай.
— Ага, — кивнул Кили. — Совсем.
— И карту зажали, — догадалась баб Нюра.
— Точно, — согласился Кили.
— Вот Ашур сученыш, — протянул баб Нюра. — Как припрутся, самого тухляка им наложу. Килька, ты давай, быстро жри, а то придет еще кто…
Кили понимающе закивал. Давясь, проглотил хлеб, второй кусок сунул в карман, потом залпом допил чай.
— На ночь куда? — спросила баб Нюра.
— Не знаю, — пожал плечами Кили.
— Под мост не ходи, — понизив голос, произнесла баб Нюра. Зыркнула глазами туда-сюда. — Тама трубы теплые, но ты не ходи!
— Почему? — спросил Кили.
— Потому что «водолазы» тама, — объяснила баб Нюра. — Закрючат тебя, и вся недолга.
— Ясно, — кивнул Кили.
Плохо. Про мост он думал. Именно про мост он и думал — потому что там действительно проходили какие-то коммуникации, неподалеку была котельная, и под мостом точно можно было бы переждать ночь.
— По знакомым пройдись, может, пустит кто, — посоветовала баб Нюра.
— Попробую, — убито кивнул Кили.
Не было у него никаких знакомых.
И быть не могло.
…Когда Кили ушел, баб Нюра села за ближайший стол и пригорюнилась. Из подсобки высунулся ее стародавний помощник, повар Геша, и поинтересовался:
— Килька, что ль?
— Он самай, — вздохнула баб Нюра. — Кажись, всё Килька наш. Жалко…
— Погодь. А сколько ему? — Геша нахмурился.
— Полтинник уже, вроде, — баб Нюра задумалась. — Прямо он чего-то совсем сдал. И кишки, видать, загнили, видал, живот какой?
— Не особо смотрел, тут их столько ходит, что не усмотришь. Полтинник? Так это еще много пожил, тю. Это ж он до сорока пяти отработал, считай, да потом приживалом мотался. Долго. Значит, срок ему.
— Сказала, чтобы под мост не ходил.
— Ну и дура, — фыркнул Геша. — Там хоть быстро они их. Всё лучше, чем замерзнуть.
— Может, знакомые пустят?..
— Нюр, окстись, а? — Геша рассердился. — Не бывает у них знакомых! Сама знаешь, как их за знакомства дрючат! Если до таких лет дотянул, то умный, а умные не знакомятся, так, только знаются, и всё. И вообще, чего жопу развесила? Пошли котлы мыть, скоро закладку делать, а она сидит, тут, понимаешь, царевна-несмеяна! Иди, иди, хватит жалость давить.
— Ну так живые же, — баб Нюра встала, зевнула. — Ай, ладно. Не он первый, не он последний…
Следующий шаг, который Кили решился предпринять, был шагом отчаяния — он отправился к Центру, чтобы рассказать про то, что у него отняли карточку, и попросить новую. По медальону, который он Ашуру не отдал, сохранил. РДИЦ, расчетный документооборотный информационный центр, находился в сорока минутах ходьбы, но для Кили эти сорок минут превратились в полтора часа, ходец из него был хуже, чем средний. Кили не шел, он семенил меленькими шажками, потому что проклятый живот снова начал разрываться от боли, а потом пришла и стародавняя спутница боли — рвота. Кили едва успел убраться с дороги в какой-то дворе, и пристроиться за мусорными ящиками. Рвало его долго, и, когда, наконец, отпустило, он понял с ужасом, что обессилел совершенно. Сердце колотилось, как бешенное, по лицу ручьями струился пот, в глазах двоилось. Кили долго сидел на снегу, приходя в себя, потом принялся приводить в порядок то, что испачкалось — кое-как оттер снегом одежду, лицо, руки. Захотелось пить, он пожевал немного снега. Вроде бы получше.
Знакомые, думал Кили.
Какие знакомые, какие друзья. А то он не знает, что бывало, когда кто-то еще осмеливался… хоть как-то…
…После смерти матери он снова оказался в бараке, но в этот раз барак был детдомовский, и таких, как Кили, в этом детдоме было больше трех сотен. Оборванных, грязных — грязь уже тогда превратилась в постоянную спутницу — никому не нужных. Учили их кое-как, через пень-колоду, по большей части производству и подсобным работам. Всё учение, собственно, и сводилось к работе, сначала полегче, потом потруднее. Они перебирали овощи на местной овощебазе, под сезон, их возили мыть цеха на два завода, стоявших на границе города, иногда их отправляли на лесопилку, паковать в бесчисленные мешки стружку и кору, изредка их, самых отличившихся, даже отвозили на вокзал, мыть туалеты. Вокзал и цеха все обожали, а овощебазу и лесопилку ненавидели. Самой хорошей считалась весенняя работа в человеческой части города, на посадке цветов в клумбы, но на такую работу брали только девочек постарше, а середняку, да еще и нечистокровному, как Кили, про цветы нечего было даже и думать.