Девочка особенная, по состоянию здоровья выходит из дома крайне редко. Точнее, родители её вывозят на коляске. Мой папа ладит с её отцом. На праздники обмениваются вином и домашней выпечкой. Я порой заглядываю, то за сахаром, то за гвоздями. С порога виден диван, где она лежит бревном под толстым одеялом. Всякий раз лыбится, будто только меня и ждала. Машет худющей ручкой, гремя костями. Интересуется, как в школе, даже не зная, в каком я классе. Перебрасываемся двумя дежурными фразами и расстаёмся. Приятно, моему визиту никто так не радуется. Жаль, что симпатия её обусловлена отсутствием выбора.
Мутный взгляд мой невольно опускается на её ноги. Чуть покачиваются по инерции. В ботинках пальцами шевелит. Мужаюсь, смотрю в глаза. Ира бесстыдно наблюдает за мной с хитреньким прищуром:
– Привет!
Сморгнул, как оглушённый зверёк, силясь собраться с мыслями.
– А ты… чего тут? – хрипнул я вместо приветствия.
Та задрала голову. С наслаждением наблюдает, как снежинки ложатся на ресницы. Уже думал, не ответит на мою бестактность. Но вот сердце ёкнуло от её слов:
– Показалось, что нужна тебе. И вот я здесь.
Мурашки табуном побежали по телу. Я весь сжался. Как спусковой крючок сорвали, мысли хлынули бурным потоком. Вспомнил. Считай, всю жизнь захаживаю к ним, а последний год что-то не припомню. Встречал лишь пустой диван. Я как-то, принимая одолженную пачку сигарет, спросил у соседа, где его дочь. Он в лице переменился. Буркнул, мол, в больнице. Потом ночью, прижавшись к стене, я засыпал под приглушённый плач из чужой квартиры.
– Ир, – голос надломился от страха. – Скажи. Ты ум… тебя не стало, да? В марте.
Язык работал быстрее мозга, и мне было плевать, как я сейчас выгляжу. Девочка нахмурилась, задумчиво глядя куда-то в сторону.
– Хм… не. Я бы запомнила.
И снова эта детская безмятежность тона. Ну и кто из нас псих? Потупив с минуту в сугробы, волнами прибившиеся к гаражам, киваю, отгоняя оцепенение.
– Прости.
– Да ладно! Понимаю, башку продуло. И руки, как погляжу. Отмороженный, кто ж в такой дубак без перчаток ходит?
Слышу добрый смех в её словах. Раскрываю ладони на коленях. Уголки губ дрогнули. Тут же веселье Иры утекает куда-то, сменяется собранностью и какой-то философичной проницательностью. Всматриваясь в горизонт, отцепленный панельными домами, возвещает:
– Весна пришла.
Безобидная весть эта будто нож мне в груди провернула. Сокрушённо опускаю голову. Никак не отреагировал, когда Ира села передо мной на корточки. Но вот она смело берёт мою раненную руку в свою. От неожиданности едва сдерживаю вздох. Прохладный импульс пробежал от запястья к плечу и легонько ударил в сердце. Точно тёплая капля по ледышке стукнула. Не растопит, когда так мало. Однако скованный вечной мерзлотой я вдруг испытал нечто наподобие… облегчения. Как обречённый, брошенный всеми больной, которому принесли таблетку обезболивающего.
– Я умираю, Ир.
– Чушь не неси.
Внезапно я осознал, что никогда не подходил к ней так близко. Не имел ни одного аргумента в доказательство, что она живой человек. Что она из плоти и крови. Едва уловимый терпкий запах тополиных почек. Глаза – цветущий май. Всё в новинку. Ира смотрела на меня сочувственно, но без жалости. Будто злилась на меня. Я и сам на себя злился. Так вот чего мне не хватает. Человека, который один раз, один единственный раз выслушает меня. Ещё б только я мог рассказать…
– Капель звенит в апреле, – напомнила она без намёка на шутку. – Снег тает. Вода точит лёд. Смывает всё, что оставила зима. Смывает боль… Жизнь продолжается. – Улыбнулась, так тепло, что я поверил ей. – Хочешь ждать – жди. Но просто так не сиди. У тебя соревнования и экзамены на носу.
Прежде, чем уйти, по-свойски похлопала меня по плечу:
– А к психологу всё же сходи. Нечего глотать всякую дрянь.
Смысл её слов дошёл до меня не сразу. Оборачиваюсь, чтобы спросить. Никого. Только цепочка её следов обрывается. Или не её? Птицы защебетали далеко-далеко. То ли протестующе, то ли в знак согласия.