Франке Герберт В
Холод вселенной
Герберт Франке
Холод вселенной
Роман
Перевод М. Харитонова Редактор М. Финогенова
Холод. Пустота. Оцепенение.
Небытие.
Нет ничего--ни мысли, ни чувства, ни ощущения собственного Я, ни мира вокруг. Холод окутал все плащом вечности--охраняя, оберегая, благотворя... Ничто не может ни коснуться, ни проникнуть в тебя. Ледяной панцирь кругом, стужа, пронизывающая все до мельчайшей клеточки, до потаеннейших уголков мозга.
Ни времени. Ни сомнения. Ни страха. Ни чувства вины. Полнейшая свобода--большей уже не бывает.
Или, наоборот, неволя? Неподвижность, скованность...
Тихий стук...
Медленно бьется сердце... Разряды клеточных потенциалов... слабые биотоки...
Первые проблески сознания, сделан обратный шаг через границу смерти и жизни, и вот уже осталось лишь воспоминание о свободе небытия...
Сначала легкий зуд, потом резкая пронизывающая боль. Словно иглами пронзает внутренности, мышцы разрываются, кожу колет...
Жизнь подает сигналы тревоги. Сейчас ею безраздельно владеет боль. Каждая клеточка тела -- на прицеле сознания, каждая -- средоточие боли.
Но вот боль утихает, остается лишь судорога, лишь содрогание--потом проходит и это.
Тело уже готово откликнуться... да только на что?
Все чувства обострены и напряжены, однако вокруг лишь пустота. Тьма, тишина.
Впрочем, это не тьма, знакомая слепцу, не тишина, привычная глухому. Органы чувств готовы воспринимать только воспринимать им нечего.
Ни света, ни звука, ни каких-либо ощущений, нет даже ощущения тяжести.
Есть осознание собственного тела -- но ни малейшей реакции, никакого подтверждения, свидетельства.
Внутренние ориентиры искажены до абсурда. Тело кажется бесконечно растянутым, оно вращается... Язык распух, словно огромная глыба, вот-вот разорвет челюсти... Глаза как бы свободно парят в пространстве. Кругом--чернота.
* * *
Все тот же кошмарный сон. Я называю это сном. На самом деле это, наверное, совсем другое: воспоминание о пережитом ужасе, падение в провал времен. Но, может, такое воспоминание действительно не отличается от сна... что-тo с тобой произошло, и этого уже не забыть...
Медленно, не сразу проходит головокружение. Я вскинул руки и уперся в металлические прутья кровати.
Больница?
Нет, период ревитализации уже закончился. Я попытался стряхнуть с себя оцепенение, прийти в себя. Это получилось, и довольно быстро, я уже знаю, как справляться с ночными тенями -- призраками прошлого... я умею отстранять все это от себя... достаточно лишь несколько секунд... вот и прошло! Теперь я в форме, даже слишком возбужден. Я опять могу сосредоточиться, могу напряженно работать. Могу анализировать, прогнозировать, решать проблемы. В сознании почти не осталось темных пятен прошлого, которые так разрастаются по ночам, когда я беззащитен.
Оторвав влажные ладони от металлических прутьев кровати, я приподнялся. На оконных стеклах -- замысловатые ледяные узоры, они напоминают осевшие пылевые завихрения от транспортных ракет, которые доставляют на станцию лунную породу...
Мне нужно еще несколько минут, чтобы собраться с мыслями... Где я? Застекленный купол, скальное плато с характерным для полярного региона контрастом света и тени. В прозрачных трубопроводах движутся ленты транспортеров. Люди в скафандрах, роботы...
Глаза открыты, но вижу я то, что должно находиться совсем в ином месте, далеко-далеко отсюда. Непонятно, реально ли все это. Прошлое не сходится с настоящим...
Теперь я вижу, что происходит снаружи: порывы ветра, отбрасывая кружащиеся хлопья, на несколько секунд или даже на минуту раздвигают серый занавес, и тогда передо мной открывается даль. С высокого места, где я нахожусь, виден белый ландшафт: округлые холмы и долины, покрытые снегом и льдами, простираются до самого горизонта. Там и тут на белом покрове, словно прорвав в нем дыры, торчат серые и черные скалы, на склонах которых поблескивают протянувшиеся сверху вниз ледяные рукава -- истоки глетчеров. И надо всем этим угольно-серое небо, где сквозь разрывы в бурых облаках изредка проглядывает грязно-желтый диск -- солнце.
Здесь, на Земле, никогда не бывает по-настоящему светло; то ли дело сияние космоса! И все-таки я крепко зажмуриваю глаза, меня слепит даже этот рассеянный свет, в котором расплываются очертания предметов. Я отхожу от окна, промокаю бумажным платочком слезы в уголках глаз. Пора все-таки сориентироваться в реальной жизни, может, я напрасно прибыл сюда на несколько дней раньше срока? Эта скованная стужей земля, это одиночество... Для туристов, которые прилетают сюда с самых отдаленных станций и поселений на орбите, пребывание в отеле становится своего рода передышкой, вознаграждением за тяжкий труд, необходимый, чтобы выжить в безвоздушном пространстве. Они видят белые пейзажи лета. толстый слой льда, покрывающего землю, черные вершины гор, поднимающихся из ледяного панциря, словно острова... Должно быть, туристов привлекает именно этот контраст: там залитые светом города, где нашли свое прибежище люди, здесь -- вечный сумрак и непривычное чувство тяжести. Главное, конечно,-- сознание близости к первоисточнику жизни, к планете, с которой жизнь начала свое -- пока еще медленное -- шествие по просторам Солнечной системы.
В сущности, это те же чувства, что испытывал в последние дни и я сам, но если у туристов они связаны с любопытством или ностальгией, то у меня--с печалью, а порой даже с отчаянием. Жизнь под стеклянным куполом, иллюзия силы притяжения, воздух из регенераторов, яркий свет искусственных солнц... разве может привыкнуть к такому тот, кто вырос в ином мире, кто привык к твердой почве под ногами! Древние каменные города, изобилие воздуха и воды, масса зелени повсюду--я не могу смириться с тем, что все это утрачено навеки, погребено подо льдом. То, что прилетающим сюда кажется экзотической белой пустыней, мне представляется могильником. Я навсегда останусь среди них чужаком.
Ну вот, опять эти мрачные мысли. Я решительно вышел из своей комнаты, спустился в холл. Здесь безлюдно, сезон уже закончился. Последняя транспортная ракета прилетела вчера утром, а вскоре после полудня стартовала снова. Вместе с последними туристами отправился и обслуживающий персонал отеля--собственно, это были несколько человек, которые вели хозяйство; каких-либо особых услуг здесь уже практически не оказывают, даже если речь идет об отдыхающих.
В проем двери падает тусклый свет, низкие, обращенные на запад окна закрыты ставнями из пенопласта -- от снежных бурь. Интересно, прилетел ли кто-нибудь с последней ракетой? Ведь тот, кто не улетел сегодня, останется здесь на всю зиму. А это означает четыре месяца одиночества, четыре месяца в плену, в этой крепости, воздвигнутой для защиты от холода и зимних бурь. Не могу себе представить, чтобы человек нового поколения согласился остаться здесь надолго, в полной изоляции, даже при самых низких ценах. Я иду в регистратуру взглянуть на список жильцов отеля. Все фамилии незнакомы. Новых записей нет... Впрочем, это еще ничего не значит--кто станет сейчас, в мертвый сезон, заботиться о формальностях?
Захлопнув регистрационную книгу, я медленно побрел по длинному холлу, мимо деревянных столов и кресел.
Да, это настоящее дерево! Подошел к одному креслу, положил руку на спинку--такое чувство, будто меня вдруг коснулся слабый отзвук той живительной силы, что заставляла когда-то расти дерево. Падающий сверху свет тусклым отблеском отражается на полированной столешнице. На ней видны вырезанные ножом инициалы, какие-то символы... эта вершина когда-то манила к себе туристов--еще до того, как горы объявили закрытой военной зоной; раньше люди поднимались сюда из долины, этот отель -- один из немногих архитектурных памятников прошлого, переживших катастрофу...
Я перехожу в столовую... Что это, шорох? Остановился, прислушался... нет, ничего. Однако стоило мне сделать несколько шагов, как снова послышался какой-то шум: легкий стук, скрип двери, заглушаемый звуком моих шагов. Я снова замедлил шаги... Неужели померещилось?
Столовая пуста, включены лишь три лампы... На столике возле буфета оставленная кем-то тарелка, стакан, ножи и вилки. На тарелке--остатки паштета, на дне стакана--коричнево-желтый молочный напиток.