— Опять ты, Коля, отвлекаешь отца!
— Да нет, ничего, это мы косточки разминаем, — улыбаясь, отвечал Пётр Степанович и бережно опускал сына на пол.
— Пей чай, Пётр, — произносила Елена Семёновна, — ведь ты умрёшь с голоду, если я о тебе не позабочусь. — Потом, взглянув на чертёж, добавляла с кажущимся знанием дела: — Какие сложные перекрытия у флотационного цеха!
Она садилась в креслице возле стола и начинала очинять карандаши.
— Вечно они у тебя ломаются, Пётр. А на днях, хочешь не хочешь, устрою у тебя генеральную уборку. Смотри, какой беспорядок!
— Это кажущийся беспорядок, — отшучивался Пётр Степанович, — знаешь, как на стройплощадке. Профану кажется чёрт-те знает что за развал, а на самом деле — всё необходимое и в необходимом порядке.
— Ну, каждая стройплощадка со временем превращается в здание, а твой кабинет...
— А у меня — вечная стройплощадка, — с улыбкой отвечал Пётр Степанович. — Такая уж моя планида.
— Ты ещё здесь, Коля? — удивлённо спрашивала Елена Семёновна. — Что интересного нашёл ты здесь? Разве мало у тебя игрушек? Ты не должен мешать отцу.
Постепенно Коля перестал ходить в отцовский кабинет.
Он рос послушным, сдержанным мальчиком. Учился хорошо и легко переходил из класса в класс. Елена Семёновна посещала родительские собрания и возвращалась с них довольная.
— Замечаний Коле нет, — рассказывала она мужу. — Лёня Лепёхин — неряшлив; Вася Терентьев опять дрался; Женя Пронский отлынивает от физкультуры; Коля Ершов написал в письменной работе нелепую фразу: «При нашествии Батыя была война, чума и другие мероприятия». А о нашем Коле — ничего плохого. Надо будет ему к весне велосипед. Аннушка говорит, что он давно об этом мечтает.
И велосипед покупали.
Одно лето провели на юге, на берегу моря. Здесь, как назло, Коля заболел, — инфекцию он привёз в себе, очевидно, с севера. Все трое — и отец, и мать, и Аннушка — попеременно дежурили у постели. Когда больной пробуждался, перед тем как снова впасть в забытьё, он видел в сумраке зашторенной комнаты знакомые ласковые и серьёзные лица, и ему на минутку становилось легче. Но вот опасность миновала, и Пётр Степанович улетел на север; он и так просрочил отпуск.
Когда Елена Семёновна провожала мужа на аэродром, он сказал ей:
— А знаешь, Николай наш помягче стал после болезни, поласковее. Ты уж, Лена, побольше на него внимания обращай.
— Ах, Петя, разве я о нём не забочусь! Ты ведь видел здешних детей, ни у одного такого стильного морского костюма нет, как у нашего. Или вот...
— Не в костюмах сила, — перебил её муж, — ты душевнее с ним будь, ласковее.
Пётр Степанович задумался, хотел сказать ещё что-то, но уже готов был к отлёту самолёт, пора было прощаться, и ни о чём серьёзном говорить уж было нельзя.
Коля поправлялся, но был ещё слаб. Им владела радость выздоровления; он умилялся по пустякам, был то восторжен, то грустен. В голову ему приходили неожиданные мысли.
— Мама, правда, когда выздоравливаешь, всё по-другому кажется, как будто когда первый снег выпал.
— Странное сравнение, — улыбаясь, отвечала Елена Семёновна. — К счастью, здесь и зимой снега не бывает. Ну, а что от тебя передать папе?
Она складывала листок и, встряхнув флакон «Красной Москвы», проводила стеклянной пробочкой по краю письма. Потом вкладывала в конверт и первым делом писала в левом верхнем углу — «авиа».
— Я, мой мальчик, на почту схожу, ты не скучай; Аннушка будет всё время рядом. После почты, может быть, и на пляж зайду, позагораю немного. А то приеду домой, а папа скажет: «Что это ты белая, как сметана!».
Часами смотрел Коля в окно на море. Усердно меся винтами густую, тёплую воду, ползли у берега местные пароходики; как мотыльки, присевшие на волну, белели косые паруса яхт; за пирсом, где чёрной радугой висел над водой подъёмный кран, будто большие белые полуботинки, стояли рядом два теплохода, и иллюминаторы их были как дырочки для шнурков; совсем далеко, где без шва приварено было к воде выцветшее от зноя небо, виднелся большой корабль.
И море, море...
Однажды Елена Семёновна сказала:
— Знаешь, Коля, ты уже почти здоров. Аннушка за тобой присмотрит... Я сегодня созвонилась с папой, ему очень трудно сейчас, опять на него много работы навалили. Ты же знаешь, ему там и стакана чаю некому подать; без меня он как без рук. Ну, какой подарок тебе привезти?
И она улетела.
Николай совсем поправился и всё время проводил на берегу моря. Он сдружился со здешними ребятами, купался с ними, ловил бычков. Он загорел и окреп. В ту пору был он ещё впечатлителен, и море изумляло его, подавляло. Он приходил домой, и ему не с кем было поделиться этим огромным морем, некому рассказать о нём. Аннушка была стара, и море её не интересовало. Николай сидел на крылечке и вспоминал, что во время войны, когда он был совсем маленьким и когда находились они в эвакуации, жилось им плохо и голодновато, но мать относилась к нему по-иному: внимательнее и нежнее. Когда долго не было писем от отца с фронта, она плакала, обнимая Колю, и говорила: «Не дай бог, не дай бог!», хотя Коля знал, что ни в какого бога она не верит. А когда приходило письмо или сводка с фронта была хорошей, мать становилась весёлой, целовала Колю и говорила: «Скоро все будем вместе!».