— Идет отец! Слышите, ма?! Идет! — кричит, запыхавшись, Колька, а глаза горят как жаринки: он первым увидел отца!
Детвора ищет свои стульчики, сделанные отцом, ставит к столику, однако никто не садится. Мотря выносит кувшин с теплой водой, полотенце, мыло и кусочек гладенького обтертого кирпича.
Войдя во двор, Юхим обводит суровым взглядом все семейство и, заметив, что кого-то из детей нет, спрашивает:
— А где же Поля?
— У нее сегодня шесть уроков, — отвечает кто-нибудь из школьников.
Юхим закатывает рукава — руки у него по запястье синевато-рыжие от дыма и окалины, а выше белые: некогда им загорать, — берет из рук Мотри мыло, кирпичик и отмывает копоть. Дети молча, почтительно смотрят, как отец, стиснув зубы, трет руки кирпичом, а кто-то из старших говорит:
— Может, папа, вам жесткую мочалочку купить? В городе есть.
— Тверже кирпича ничего нет, — отвечает Юхим.
Умывшись, он первым садится за столик, за ним бабка Кравчиниха, сухонькая, согбенная девятью десятками лет, тонкорукая, одетая, как всегда, опрятно, во все длинное и просторное. А уже потом усаживаются дети.
Юхим пробует борщ и, если он не очень остывший и не очень горячий, спрашивает:
— А где перец?
Кто-нибудь из детей подаст ему стручок перца, который лежал под чьей-то ложкой, и говорит радостно:
— Вот, папа. Спрятался!
Юхим отламывает темно-красный кусочек перца, кидает в миску, потом высыпает с ладони еще и зернышки.
— Не много ли, отец? — замечает Мотря. — Детвора языки попечет.
— Кому много будет, тот попросится, — отвечает Юхим.
Детвора ест молча: кто же «попросится», если отец такой борщ ест!
Юхим зачерпывает полную ложку, медленно подносит ко рту и какое-то время смотрит на нее, как на врага, потом хлеб! — громко, сердито и коротко, словно кнутом щелкнул, — и ложка сухая. Хлёб! Хлёб! Хлёб! — медленно и ожесточенно. Если кому-то из старших детей попадется куриный пуп или печенка, Юхим скажет, перестав хлебать:
— Отдай, Маня, находку Кольке, он ведь меньше тебя.
А Мотря при этом еще и добавит:
— Он у нас сегодня молодец, маме дров к печке наносил и отца бегал виглядать.
Юхим молчит: маленького иногда не мешает и похвалить.
Бабушка ест из отдельной мисочки, потому что ей нужно долго разжевывать. Юхим никогда не обходит ее вниманием за столом и, если она, бывает, не доест борща, или тушеной картошки, или каши молочной, спрашивает:
— Что это вы, бабуля, так плохо сегодня едите?
— Доживешь до моего, — отвечает Кравчиниха, — и тебе еда не будет в радость, моя детка. Раньше, когда помоложе была, хотелось есть, да нечего было, теперь вдоволь, да не хочется.
Детворе чудно, что бабуся называет отца деткой, и кто-нибудь из старших спрашивает, почтительно улыбаясь:
— Разве папа — детка?
— Все мы, детки, дети. И старые, и малые, — отвечает бабушка и смеется — немо, без единого звука.
Это «мирный» обед. А бывает и так, что Мотря чем-то не угодит Юхиму. И чаще всего — очень горячим борщом. Тогда на Кравчину находит голодное бешенство. Он хватает миску, бегает с нею вокруг хаты, ища ветра, а найдя, принимается веять ложкой борщ, как веют зерно для помола, и кричит так, что соседские собаки лай поднимают.
— Мало меня у горна печет?! А? Мало?!
Если же ветра нет, Юхим подхватывает на руки чуть ли не ведерный чугун с борщом и тащит к колодцу.
— Опускай в воду! В воду, говорю! — командует Мотре и обвязывает чугун так, чтобы дужка была.
«Что там за суматоха?» — удивляются те, кто не часто бывает на этом краю села.
«Да у Кравчпны обедают», — равнодушно поясняют соседи кузнеца, привыкшие к этому. Они так привыкли; что, если кто-то на кого-то кричит, ему говорят: «Чего ты вопишь, будто горячего хлебнул!»
После обеда Юхим сразу же добреет и становится еще ласковей и разговорчивей, чем всегда.
— Про что тебе на завтра урок задали? — воркует он сыну или дочке и гладит чуб или косички.
— Про перпетуум-мобиле, папа.
— А что ж это такое?
— Вечный двигатель, папа.
— Гм, — произносит Юхим и надолго задумывается— И что же, есть такой двигатель?
— Нет, папа.
— Правильно, нет такого! — радуется Юхим. — Ничего вечного нет.
— А вы, папа? — мигает глазенками Колька.
Юхим хохочет и говорит:
— А я, сыночек, вечный. Я как тот перепетмобиле! И ты подрастешь — и ты будешь вечным двигателем. Кто работает, тот и двигатель.
— А кто не работает? — допытывается Колька.
— А кто не работает, тот свистит, — смеется Юхим.
Но больше всего любит он учить младшенького сына, еще не школьника, грамоте. Станет смирно, как солдат, прижмет растопыренные пальцы к бедрам и Кольке:
— А ну-ка скажи, какая это буква?
Колька склоняет голову набок, прищуривает умненькие глазенки и быстро-быстро отвечает:
— «И», папа, только без точечки вверху.
— А это? — Юхим выбрасывает руку в сторону.
— «Ге», папа.
— А это? — радуется Юхим и как можно круглее ставит руки на пояс.
— А это «фе».
— А это ж какая?! — уже выкрикивает в счастливом азарте Юхим и ставит только одну, левую руку на пояс.
— А это, папа… — Колька нарочно делает паузу, а Юхим напряженно ждет, и, когда на лице у него появляется уже чуть приметная тень досады, Колька, смеясь, говорит:
— А это, папа, «э-э-эр»!
Старшие дети, которые тоже прошли по очереди отцовскую «школу», обнимают Кольку и хвалят, а Юхим вдруг хмурится и говорит:
— Ну хватит. Марш за уроки, а я пошел на работу.
Дети неохотно расходятся каждый к своему делу — не так уж часто выпадает побыть с отцом, а Юхим, заложив чистые, отмытые кирпичом руки за спину, идет в свою кузницу. Дорогой он с удовольствием останавливается поговорить, если кто случится навстречу, сам напрашивается сделать что-то такое, чего, кроме него, кузнеца, никто в слободе сделать не сумеет: если Кравчина не голоден, он каждому рад услужить, каждому не пожалеет доброго слова или совета, даже насмешникам своим. И потом до самых сумерек вызванивает его молоток по наковальне — веселенько и ловко, словно зазывает людей в прокопченную кузницу у соснового бора. А если умолкнет, это значит — притомился Юхим, снял свой жесткий брезентовый фартук, побитый искрами, и, растирая правую руку — она уже частенько стала неметь, — пошел к понизовью подышать ольховой прохладой.