Герои «военных» рассказов Г. Тютюнника — все эти несовершеннолетние Харитоны, Игорьки, Ильки — очень трудно освобождаются от черного мрака войны. Возможно, более остро, чем взрослые, ждали они ее победного конца, ведь с возвращением фронтовиков для них связывалась та счастливая и беззаботная жизнь, которая шла до войны. Но возвращались отцы — если не свои, то хоть чужие, — время уже называлось послевоенным, а груз неразрешенных проблем все так же давил на хрупкие плечи подростков. И мирное время представало перед ними уже не в таком радужном свете, как это представлялось до победы. Это были их первые еще не осознанные шаги во взрослую жизнь, полную драматизма и противоречий. Будет в ней и добро, и радость. Однако не вдруг; за них предстоит бороться одни на один с суровой действительностью, а завоевав, — искать единомышленников и товарищей.
Но к этому писатель еще придет. Пока же он ищет ту чистую и первозданную человеческую душу, которая непосредственно и органично воспринимала бы природу, людей и все окружающее. И находит ее. Олесь еще совсем малолетка, только что начал ходить в школу, а глаза у него — «черные, глубокие, как вода в тени, смотрят широко, словно хотят сразу постичь весь мир» («Чудак»). Рожденный в мирное время, он не обременен никакими тяжелыми воспоминаниями, прошлое его не тревожит. Единственное, что слегка беспокоит его, — это разговоры старших, которые считают его слишком робким, тихим и неспособным. Но зато, как же хорошо, выйдя из дому, первому ступить на нетронутый снег, чертить на нем палочкой всякие разности! Хорошо бродить по лесу, вслушиваясь в его чуткую тишину, смотреть на деревья и птиц, чувствуя при этом, что, попади они в беду, он в любой момент придет нм на помощь, выручит.
Однако, любуясь заснеженным лесом, наблюдая жизнь речных обитателей, мальчик вдруг сталкивается с явной несправедливостью: зубастая щука поймала маленькую плотвичку и, как он ни просил ее отпустить, все равно проглотила. По больше всего его поражает несправедливость среди людей, как ровесников, зак и взрослых. Ребята шумной ватагой носятся по гонкому льду, а когда Олесь сказал им, что нехорошо портить молодой лед, подняли его на смех, а Федька Тойкало еще и фонарь под глазом посадил… На уроке рисования учительница велела нарисовать скучный цветочный горшок, Олесь же старательно нарисовал дятла, которою он утром видел на сосне, и получил за это двойку…
Малыш не понимает, отчего так получается, и обращается за советом к деду. И слышит такие мудрые в кавычках речи: «Прыти у тебя маловато. Все чего-то в земле копаешься. А нужно к людям поближе. Да вот так возле них, вот так… Того — локтем, того — почетом… Глядишь — и вперед вышел. А первого не опередишь, потому что не догонишь. Вот!» Все до не очень понятно Олесю, однако сердцем чует он — нет здесь добра. Когда же дед взялся учить его принципу «своя рубашка ближе к телу», внук и вовсе заплакал.
Пока еще только таким способом может он реагировать на всю эту науку. Да и как тут не заплакать, когда взрослые такие умные, а не хотят видеть окружающей их красоты, не чувствуют гармоний всего живого на земле да и сами забыли, что они — часть окружающей их природы. Сохранит ли Олесь свое отношение к миру, когда повзрослеет, не растеряет ли его, как теряет трава росу под лучами рассветного солнца? Бывает ли вообще такое?
«Бывает!» — страстно утверждает писатель и стремится, чтобы и читатель поверил в это. Ведь именно таким сохранился в памяти Харитона его отец, который в разгар сенокоса мог вдруг бросить работу и засмотреться на обыкновенную перепелку («Окружение»). Таков и Ефим Онайко, кроткий и работящий парень, который вместо того, чтобы построить себе новую хату, остался жить в землянке, а на заработанные деньги купил жеребца и в лунные ночи на сопилке изливал ему свою душу («Комета»). Добрую усмешку вызывают и такие вспыльчивые, но вместе с тем до наивности доверчивые натуры, как Никон из рассказа «Хлопоты» или кузнец Кравчина («У Кравчины обедают»).
Говоря о героях Тютюнника, нельзя, конечно же, не вспомнить Василия Шукшина, который и пустил бродить по страницам современной прозы «чудиков». Творчество писателей, подобных Григору Тютюннику, порою воспринимается как продолжение шукшинской традиции, перенесенной на национальную почву. Кстати сказать, Тютюнника еще при жизни стали называть «украинским Шукшиным». Не вдаваясь в конкретные аналогии, следует сказать, что подобный взгляд отражает весьма поверхностное понимание типологии художественного творчества.
Человек, слывущий чудаком, наделенный непонятными окружающим странностями, — отнюдь не новый в литературе персонаж. Вспомним хотя бы Дон Кихота Сервантеса, а если глубже — национальный фольклор. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Шукшин, сильный, самостоятельный и талантливый мастер, шел тем не менее по стопам Достоевского, Лескова, Чехова (интересно и убедительно пишет об этом В. Сердючепко в статье «Надежность традиций», «Новый мир», 1980, № 9). Тютюнник же, отнюдь не чуждый русской и зарубежной классике, формировался также под воздействием своих выдающихся предшественников: Коцюбинского, Тесленко, Стефаника, Васильченко. Его чудаки, как следует из рассмотренных выше рассказов, отнюдь не повторяют шукшинских героев, которые мечутся в растерянности на перекрестке социальных и моральных проблем города и деревни (неудовлетворенное достоинство личности, которая «не умеет духовно осуществиться», — (Л. Аннинский), — они написаны в иной, я бы сказал, более элегической манере. Наконец, ни о каком подражании не может быть речи хотя бы потому, что Шукшин и Тютюнник входили в литературу одновременно, обладая к тому времени каждый своей собственной, вполне сформировавшейся творческой индивидуальностью.
Здесь, пожалуй, более целесообразно говорить о возможности типологического исследования творчества обоих писателей. И действительно, «у обоих доминирует характер и ситуация, оба стремятся в обыденном факте разглядеть черты духовности человека» (Н. Ильницкий). А кроме того, — пусть кому-то это и покажется натяжкой, — невозможно избавиться от ощущения некой предопределенности в самих совпадениях многих моментов их жизни и творчества.
…Почти ровесники (1929 и 1931 годы рождения), росли без отцов в пору военного лихолетья. Обоим было во четырнадцать-лет, когда пришлось в поисках самостоятельного заработка покинуть родную деревню: Шукшин — слесарь, маляр, грузчик, Тютюнник — слесарь, шофер, токарь… Оба служили во флоте. После демобилизации бросились страстно наверстывать упущенное: Шукшин экстерном сдает экзамены за 8—10 классы, Тютюнник с пятиклассным образованием сразу идет в восьмой класс вечерней школы, а потом — сразу в десятый… Получив аттестат зрелости, оба немедленно приступают к осуществлению своей давней мечты: один поступает во ВГИК, другой — в Харьковский университет. Оба, хотя и не долго, учительствуют в вечерних школах. Одновременно появляются первые публикации — в 1961 году… Оба начали поздно — тридцатилетними, и оба не перешагнули порога своего пятидесятилетия…
Тютюнник перевел на украинский язык книгу рассказов Шукшина «Калина красная», посвятив его памяти свой рассказ «Дикой», но не успел произнести проникновенное, искреннее слово, посвященное юбилею своего старшего брата. «Народ — главный герой всего созданного Василием Шукшиным в литературе и кино. Народ — не как безличная масса, а как совокупность неповторимых индивидуальностей. Высоких душ и ничтожных. Счастливых и несчастных. Разных…» Однако более всего их, конечно, роднило отношение к судьбе современной деревни, к тем людям, души которых были так им близки и понятны.
И хотя герои Тютюнника более мягки и элегичны, не так «ершисты», как шукшинские, они тоже страдают не только оттого, что нарушена гармония между человеком и природой. Не только от этого плачет маленький Олесь, разочарован Ефим Онайко, чувствует себя обездоленным Кравчина. Ведь далеко не всем по душе эти открытые и ласковые люди. Ведь с ними нужно общаться на их же волне, а кто на это способен? Дед Олеся или, может быть, те, кто поднимает на смех простодушного кузнеца? Или тот, кто обладает железным кодексом житейской мудрости: «Если ты умный, то, построив, к примеру, новую крепкую хату, не хвались, а лучше поплачься: «Не хата получилась — шалашик, холодно зимой, хоть собак гоняй. Кирпич, видать, недожженный (или пережженный). Черт его знает». Вырастил хорошие помидоры, говори: «Никудышние в этом году помидоры, завязалось такое — одни пупырышки». Все знают, что это вранье, однако уважают, потому что считают такого человека разумным. Хозяин! А то вот еще. Есть у тебя в загашнике деньги, а тут пришли занять, божись: «Да нет, мил человек, даже на соль, пусть меня громом побьет!» Проводи просителя из хаты да еще с порога вдогонку ему скажи: «Если бы были, так разве я что — пожалел? С порогов душой бы…» Так переплетаются в жизни дороги чудаков и, будем называть их прямо, обывателей. И очень часто смеется вид простодушным чудаком хитрый обыватель, над его наивно открытой душой, даже если это душа ребенка. А ведь дети, как никто, интуитивно чувствуют скрытую фальшь, откровенно не приемлют лицемерия. Особенно дети войны, на долю которых выпало не постепенное познание жизненных противоречии, а внезапное и острое столкновение с ними, чему немало помогли обыватели, мещане, способные равнодушно наступить на нежные, ростки добра в детских душах, сеющие разлад даже среди самых близких люден.