— Тьфу, пропади… И кому это нужно! А наши-то небось у Телешова сидят, чай пьют. Кой черт меня сюда занес! — и так всю дорогу.
Хотя в Ницце остановились мы в лучшей гостинице (давно заметил, что наши соотечественники предпочитают дорогие гостиницы, пусть даже не по средствам, а иностранцы, даже богатые, все высчитывают — как экономней!), стояла великолепная солнечная погода, нарядная праздничная толпа, море — ничего Найденова не утешало. Хотел познакомиться с пленившей его сердце француженкой, да, кроме «силь ву пле», ничего сказать он не умел. Это окончательно повергло его в отчаяние.
— Едем домой! — начал он звать меня. — Хоть бы борщ с пирожком на границе откушать, — все твердил Найденов.
Честно говоря, и мне безумно хотелось домой. Разлука с Любой терзала меня. Скачки по Европе меня отрезвили. Вернулись так же нелепо, как отправились в путь. Чуть не с вокзала я помчался к Любе.
Она приняла меня холодно, с оттенком презрения. Моей эскапады она так и не простила. Как долго я страдал, да и нынче, поверьте, испытываю что-то вроде огорчения.
— Всю жизнь я повторяю слова блаженного Августина: «Господи, пошли мне целомудрие, но только не сейчас…» Эта фраза меня всегда умиляла, до чего же она прекрасна, — закончил Иван Алексеевич.
В другой раз он признался, что записывать виденное или использовать какие-то реальные события в сюжетах рассказов противно его природе.
— Я умею только выдумывать, — убеждал Бунин собеседника. — Как-то на «Жаннет» приехала родная внучка Толстого — Татьяна Львовна. Она сумела меня упросить: я прочитал для нее рассказ «Баллада».
— Иван Алексеевич, — удивилась та, — где вы выкапываете такие истории? Ведь придумать этакое немыслимо…
Бунин кисло усмехнулся, вспоминая об этом; он очень не любил подобные вопросы, считая их «залезанием в его душу».
— Постоянно меня спрашивают об этом! Точно я где-то что-то подслушал и потом взял перо и занес на бумагу. Нет, все, о чем я пишу, я выдумываю сам. Всю фабулу той же «Баллады» я сочинил, сидя у себя дома на Оффенбаховой улице. Деньги были дозарезу нужны. Я и заставил себя написать рассказ. Дело простое, обычное. Но ведь в этом рассказе все в пределах вероятного.
Иное — «Дело корнета Елагина». Это один из моих немногих рассказов, заимствованных из газетной хроники. Я много по-своему переделал, но в основе сюжета лежит нашумевший некогда процесс артистки Весновской. Он слушался в варшавском окружном суде. Убийцу защищал «сам» Плевако. Знаменит этот адвокат был необыкновенно. Один из первых русских полнометражных фильмов назывался «А защищал ее Плевако», причем главную роль исполняла знаменитая Вера Холодная. Процесс был шумный, прогремел на всю Россию. Вот, видите, я покаялся… Зато все остальное, в том числе «Жизнь Арсеньева», в основном выдумал.
— Я когда-то усердно собирал частушки, прибаутки, народные пословицы, — рассказывал как-то Бунин. — Это сущий клад для писателя. И сколько их ни записывай, все равно всего не запишешь.
Был у меня один деревенский паренек, обучил его искусству записывать. Обещал, что за каждую новую запись он станет получать по копейке. У меня была почти уверенность, что этот талантливый самородок многое сочинял сам, очень талантлив был…
Как-то он приехал в Москву, ночевал у меня. Я его спросил: «Москва понравилась?»
— Ничего, только ветвей нету…
Дал я ему на прочтение «Смерть Ивана Ильича». Спрашиваю:
— Прочел?
— Прочел.
— Ну, понравилось?
— Очен-но понравилось, там буфетный мужик большие деньги загребал…
Что касается частушек и прибауток, собрал я их около одиннадцати тысяч. Не знаю, уцелели ли они, в Москве остались с моими бумагами.
Позже Бунин протянул тетрадь Бахраху:
— Вот для вас, обучайтесь прибауткам…
Бахрах назвал их «остроумными и выразительными», но, добавил он, «напечатать их неудобно».
— Терпеть не могу букву «ф»! — признался как-то Иван Алексеевич. — Мне даже выводить на бумаге ее неприятно и трудно. В моих писаниях вы не найдете ни одного действующего лица, в имени которого попадалась бы эта громоздкая буква. Почему? Сам не знаю.
Кстати, меня при крещении чуть не нарекли Филиппом. В последнее мгновенье спасла меня нянька. Священник уже стоял у купели, нянька прибежала к матери:
— Это что делают! Разве для барчука это имя? У нас плотник пропойца тоже Филипп!