1 июля…Французы хорошо дерутся и духа не потеряли, несмотря ни на что! Но… без надежд!
3 июля. Первая бомбардировка Парижа. Сирена… Потом выстрелы, взрывы, из окна кухни — клубы дыма…»
Злобин все-таки настоял на своем: 5 июля Мережковские отправились на берег Гасконского залива в курортное местечко Биарриц, где дети лечили рахит, а дамы — женские болезни. Было серо и холодно. Гиппиус продолжала свои записи:
«9 июля… Война — один ужас. Французы одни и едва сдерживают наступление на Париж.
10 июля. Муссолини выступил! Вместе с Германией. Нож в спину Франции. Нет, какой ужас! Кончена Франция.
…13 июля. Париж будет сдан. Я почти не живу от тяжелого ужаса».
Запись 14 июля закапана чернилами: «Даже писать уже нельзя — перо не хочет. Завтра (как обещал Гитлер давно) они входят в Париж, который не защищен.
15 июля. Неужели? Да, Франция просит пощады. Петен объявился…
22 июля. Толпы, толпы беженцев. Магазины закрыты. Предложения Франции перемирия (похабного) еще не приняты, хотя посланы. Я едва живу от тяжести происходящего. Париж, занятый немцами… Неужели я это пишу?»
День 25 июля, когда Гиппиус узнала о подписании «позорного перемирия», она обвела траурной рамкой. На третий день немцы оккупировали Биарриц. Зинаида Николаевна с ненавистью взирает на «этих дьяволов». 28 июля она с гневом начертала: «О, какой кошмар! Покрытые черной копотью, выскочили из ада в неистовом количестве, с грохотом в таких же черных закоптелых машинах. Почти нельзя вынести.
29 июля. Черных роботов все больше, и все они омерзительные.
И, явно напрягая свои художнические возможности, Гиппиус изобразила «омерзительного черного робота», пояснив, что у оккупантов «крошечная головка, лицо у всех одно» (1 августа).
Все это развенчивает сложившуюся легенду, что Гиппиус якобы радостно приветствовала немцев. Нет, этого, как видим, не было.
15 августа вновь досталось фюреру: «…Один из признаков варварства — отсутствие юмора (Hitler)».
20 августа. «В магазинах ничего нет, даже чулок — все расхватали немцы. Ходят по всем магазинам стадами. И обжираются сладостями в кондитерских».
27 августа к Мережковским зашла Надежда Тэффи. Хозяева «сорились, конечно». Дело в том, что «Дмитрий все о деньгах, а я о немцах». Ругала их на чем свет стоит. Дмитрий же относился к захватчикам не только терпимо, но даже с симпатией.
«5 августа. Все то же. О, СКУКА! «Этим» (т. е. гитлеровцам. — В. Л.) нельзя забыть. Стучат сапогами. Опустошают все лавки».
10 ноября заглянула в кафе. И вдруг, омрачив настроение, «пришли кучей «закопченные». Главное, противно, когда они с «девчонками»! Вот она, петеновская «collaboration»![75]
И на предпоследней странице дневника Зинаида Николаевна Гиппиус словно подвела итог своим многомесячным наблюдениям оккупантов: «Немцы… немцы… Соединение бешеной кошки с тупыми, упрямыми ослами» (30 декабря).
Эти дневники, безусловно, крайне любопытны. Они не только помогают по-новому взглянуть на поэтессу, уточнить ее позицию. Но на примере Гиппиус яснее понимаешь взрыв той ненависти, которую испытала русская эмиграция к фашистам. И эта ненависть во сто крат усилилась в годы Великой Отечественной войны, привела многих в ряды французского Сопротивления.
И уж во всяком случае, таких, как Дмитрий Сергеевич Мережковский, открыто приветствовавший гитлеровцев, среди русских оказалось весьма и весьма немного.
Она скончалась 9 сентября 1945 года, дожив до великой Победы народа, к которому когда-то принадлежала. Все давно покинули ее, лишь седой, как лунь, Злобин заботливо ухаживал за бывшей своей госпожой. Некоторые биографы Бунина указывают, что он не пришел проститься с этой женщиной.
Это не так. Согласно дневниковой записи Веры Николаевны Иван Алексеевич «вошел, очень бледный…усердно молился». Священник, отец Липеровский, отпевал усопшую: «Успокой, Господи, душу рабы твоей…»
Закрыв лицо рукой, тихо плакал Бунин.
На сомьé в восковой оцепенелости лежала, похожая на высохшую мумию, старушка в черном платье и в белоснежных погребальных полотнах. Эта была та, которая некогда сияла на вершинах российского Парнаса.
Книги часто давали Бунину повод для размышлений. Летом сорок четвертого года, когда война с радующей неизбежностью приближалась к победному завершению, Бунин появился в столовой «Жаннет» со старинной книгой в руках. Он был столь счастливо возбужден, что Бахрах удивленно спросил:
75
Сотрудничество (фр.). Именно к нему призвал Петей французов, занявший предательскую позицию по отношению к своему народу.