Не по сердцу пришлись ей добрые отношения Бунина с советским послом Богомоловым, с Симоновым — поворчала и тут же, поди, забыла. Вера по сей день ходит в ее платьях — тех, что подарила осенью сорок шестого, да и туфлям на каучуковой подошве износа не будет — американские! Недавно опять прислала деньги — два месяца почти на них живем. Что без Цетлин делали бы? Подумать страшно!
Вот и теперь, к рождеству сорок седьмого года надо ждать от нее подарок, не забудет же!
И «подарок» пришел, правда совсем не тот, на который рассчитывал Бунин. Впрочем, приведем запись из дневника Веры Николаевны за 2 января 1948 года: «Грустно было встречать этот високосный год. Ян был в большом возбуждении. Его вывело из равновесия, правда, очень неустойчивого, письмо Марьи Самойловны. Письмо бессмысленное, несуразное, трудно понимаемое. Она порывает с нами отношения, так как мы ушли из Союза и чтобы «уменьшить силу удара», она «уходит от нас». Далее она пишет о каком-то «крестном пути» Яна — словом, белиберда ужасная. А вчера мы узнали, что Мария Самойловна циркулярно рассылает свое чудесное послание по всему Нью-Йорку…»
Эта «белиберда» — весьма точное определение, написанная, к тому же с лицемерными завываниями, вроде «любимый брат» — это о Бунине! — появилась на свет совершенно на первый взгляд неожиданно, ибо с осени сорок шестого года Иван Алексеевич жил в политическом отношении вполне «тихо». И никаких «проступков», которые должны или могли вызвать гнев «правоверной эмигрантки» Цетлин, не совершал. Ему было просто не до этого — болезни и слабость его не оставляли.
Но зато явился предлог — выход из Союза писателей и журналистов, учрежденного в Париже еще в 1921 году. (Биографы указывают: «Бунин был первым председателем Союза, затем его сменил П. Н. Милюков». Это ошибка. В своем месте мы писали, что 21 апреля 1921 года, в отсутствие Бунина, он был выбран товарищем, то есть заместителем, председателя Союза, но тогда же отказался «от всякого участия в работе Правления»).
24 мая сорок седьмого года было созвано общее собрание Союза. Его руководство, стоявшее на правых позициях и группировавшееся около газеты «Русская мысль», решило изгнать из Союза всех тех, кто взял советские паспорта. Предложение это натолкнулось на решительное противодействие многих его членов, среди которых была и Вера Николаевна. Они указывали, что устав Союза не предусматривает таких мер, что нельзя вносить политический раздор в профессиональный союз творческих работников. Так что предложение это в тот момент потерпело крах…
Но путем различных манипуляций и неблаговидных приемов руководство добилось своего. Тогда, в ноябре того же года, большая группа литераторов в знак протеста против нарушения устава Союза вышла из его состава. Среди них были Вера Николаевна, Вадим Андреев, Александр Бахрах, Леонид Зуров и многие другие.
Бунин вышел из Союза в индивидуальном порядке — через две недели после этой группы.
В общем-то событие, честно говоря, не столь значительное в жизни писателя, как порой представляется это некоторыми специалистами. Применяя по этому поводу выражение самого Бунина — «сделали из мухи слона». В своем заявлении о выходе из Союза, адресованном генеральному секретарю его В. Ф. Зеелеру, бывшему министру «южно-русского правительства», Иван Алексеевич так обосновал свой уход: «Уже много лет не принимая по разным причинам никакого участия в деятельности Союза, я вынужден (исключительно в силу этого обстоятельства) сложить с себя звание почетного члена его и вообще выйти из его состава».
Заявление было напечатано в «Русской мысли» — для всеобщего сведения.
Бунин был настолько растерян выпадом Цетлин, настолько не разобрался в обстановке, что написал Марии Самойловне «объяснение»: «…Мне вообще теперь не до Союзов и всяких политиканств, я всегда был чужд всему подобному, а теперь особенно: я давно тяжко болен — вот и сейчас едва пишу вам, — я стар, нищ и всегда удручен этим морально и физически, помощи не вижу ниоткуда почти никакой, похоронен буду, вероятно, при всей своей «славе», на общественный счет по третьему разряду…»
Чем объяснить примирительный тон бунинского послания в ответ на «эпистолярную пощечину» Цетлин? Все это кажется мало понятным, коли вспомнить непомерную гордость нобелевского лауреата, не прощавшего другим куда меньшие обиды.