— Миледи, по-моему, это мой танец. Дарлингтон…
Путь им преградил невесть откуда взявшийся Теодор. Эмма почувствовала такое облегчение, что даже испугалась.
— Я сегодня не танцую четвертый танец, — надменно заявила она. Дарлингтон молча сверлил барона взглядом, вовсе не желая участвовать в дуэли. Одно дело, когда муж не возражает, но когда он возражает…
Теодор протянул ей руку.
— Боюсь, что танцуете, — решительно заявил он. Эмма не осмелилась ослушаться его сейчас — слишком явной была угроза в его глазах. — Милорд, вы простите нас?
— Разумеется, барон, — ответил Дарлингтон.
После того, как танец кончился, Теодор повел ее сквозь толпу к выходу. Эмма не сразу поняла, что он намерен увести ее с бала. Она попыталась забрать у него руку, но он был сильнее, и только насмешливо взглянул на нее.
— Пусти меня, — зашипела она, не желая, чтобы ее так унижали. Никакой реакции. В конце концов Теодору удалось выволочь ее на улицу под насмешливыми взглядами некоторых припозднившихся гостей. Там их уже ждала карета.
— Как ты смел так унизить меня! — в карете она уже не сдерживалась.
— Не больше, чем ты меня, — холодно, чуть насмешливо ответил Теодор. — Никаких мужчин, кроме меня, Эмма. Если хочешь, можем сделать это прямо здесь, в карете.
Она задохнулась от возмущения и замолчала. Теодор иронично улыбнулся. Он прекрасно понял, зачем Эмма направилась с другим мужчиной в сад. Его озадачило лишь выражение ее лица, когда он остановил ее и Дарлингтона.
Собственно, несмотря на все его угрозы и на всю его решимость, как он мог наказать ее за непослушание? Он мог бы решиться на побои, но она была беременна. Впрочем, ей было необязательно знать о его сомнениях.
На вечер к графине Йовиль Эмме пришлось ехать вместе с Теодором, потому что он пригрозил, что если она поедет туда одна, то он приедет за ней и прилюдно оттуда утащит, применив силу, если понадобится. А если она вздумает уединяться с кем-нибудь из мужчин, кроме него самого, то задерет юбки и отшлепает прямо посреди бального зала.
— Ты не посмеешь, — холодно сказала Эмма в ответ на эту угрозу. Теодор не стал опровергать ее слова, просто улыбнулся: мол, проверь… И проверю, решила Эмма.
На балу она видела, что Теодор внимательно следил за ней. Но все-таки иногда он танцевал, и в такие моменты Эмма ревновала, потому что слышала, как смеются его партнерши — иногда совсем молоденькие девочки, только вывезенные в свет. Может быть, он женился бы на одной из таких, если бы не было досадной помехи в лице Эммы. С кем бы ни общался Теодор, он был безупречен. Всем было приятно с ним. Но когда его взгляд обращался на Эмму, выражение лица барона Эшли резко менялось и становилось недвусмысленно угрожающим. И это злило.
Когда майор Триплтон намекнул, что не прочь сделать «это» и даже не прочь встретиться на рассвете с ее мужем, если тот выскажет такое желание, Эмма повела его в сад. Теодор танцевал с леди Минтон, и оба выглядели довольными — слишком довольными.
Майор начал целовать ее, Эмма отвечала на его поцелуи, постанывала, двигалась навстречу его рукам — и гадала, заметит ли Теодор ее отсутствие и успеет ли найти ее до того, как свершится «это».
А Теодор в это время разговаривал с Джонасом.
— Я завтра женюсь, — объявил Джонас.
Теодор приподнял брови.
— На ком?
— На одной вдове. Вряд ли ты ее знаешь. Миссис Твидор.
Несколько секунд Теодор в изумлении молчал.
— Лично я ее не знаю, но… в полусвете она очень известна, — наконец ответил он.
— Ты хочешь отговорить меня? — с вызовом сказал Джонас. — Не старайся. Она беременна от меня.
— Ты уверен в том, что от тебя? Я бы усомнился в словах этой женщины. Даже в полусвете она известна своей… нечистоплотностью.
— Я женюсь на ней, — с угрюмой решимостью заявил Джонас.
— Тогда составь хотя бы приличный брачный контракт. Я могу прийти к тебе завтра, и мы обсудим.
Джонас удивленно посмотрел на брата, словно мысль о контракте не приходила ему в голову. Потом медленно кивнул, сочтя эту мысль разумной.
— Будем надеяться, твоя жена не окажется хуже моей, — сухо сказал Теодор, ища свою жену глазами. Спустя некоторое время он понял, что надо идти искать ее в сад… или еще куда-нибудь.
Три минуты поцелуев и ласк — и вот Эмма слышит голос Теодора:
— Из того, что я вижу, я делаю вывод, что ты мне не поверила, — равнодушно сказал он. Эмма обернулась на звук голоса. Муж стоял, прислонившись к дереву. Был холоден и ироничен.
— Это не то, что вы думаете, Эшли, — счел своим долгом заявить майор. Теодор закатил глаза.
— Теперь, я полагаю, соринка из глаза успешно удалена, спаситель получил свою благодарность, и ничто не мешает нам вернуться в зал, — сказал барон и подал руку Эмме с преувеличенно вежливым поклоном.
Майор отпустил свою партнершу. Эмме ничего не оставалось, как принять руку Теодора. Она гадала, верил он в то, что говорил, или просто издевался. Поскольку ничего, кроме нескольких поцелуев, майор от нее не получил, она не признавала за собой особой вины и не ждала от Теодора никакого наказания. Они спокойно шли через зал, полный гостей, которые шушукались у них за спиной. Эмма могла легко догадаться, что они смеются над Теодором, который уже второй вечер подряд бросается в сад и приводит оттуда жену, уединившуюся с кавалером, и осуждают ее, осмелившуюся на попытку публичной измены.
Иногда они останавливались, чтобы переброситься со знакомыми парой слов. Навстречу им попалась и чета Клермонт. Пока они обменивались приветствиями, Эмма поймала на себе осуждающий, презрительный взгляд герцога. Он слегка покачал головой, словно говоря: не делай больше так. Эмма опустила глаза.
Посреди зала Теодор вновь остановился. Эмма приготовилась раскланиваться с очередными знакомыми, но Теодор неожиданно повернулся к ней лицом, обхватил ее так, что она оказалась у него под мышкой, а ее зад очень удобно выпятился…
— Нет… — прошипела она, яростно вырываясь, понимая, что он решил осуществить свою угрозу. Гости уже начали собираться вокруг них, не собираясь пропустить скандал.
— Не надо, не смей, — шипела она, уже срываясь на крик, понимая, что вырваться не удастся. Он опустил ладонь на ее закрытый юбками зад — несильно. Она даже не чувствовала боли, одно только унижение. — Отпусти меня!
Тогда он ударил посильнее. Кто-то в толпе злорадно засмеялся. Кто-то из мужчин неуверенно пробормотал: «Эшли, перестаньте…» Эмма вдруг поймала взгляд герцога — ты это заслужила, говорил он. Все смеялись над ней и радовались, что ей воздают по заслугам, хотя многие из гостей были куда более грешными, чем она.
— Я не буду больше, хватит! — взмолилась она после третьего удара, поняв, что ее никто не собирается выручать. Как она будет завтра смотреть им всем в глаза?
— Проси прощения, — приказал Теодор, поставив ее перед собой. Эмма размахнулась и влепила ему пощечину.
— Значит, мало, — сказал он на это и снова перехватил ее поудобнее. Теперь он был зол настолько, что ему стало все равно — что на них смотрят, что Эмма беременна. Он отвесил ей несколько полновесных шлепков и, судя по всему, собирался бить до тех пор, пока не устанет рука, поняла Эмма.
— Не надо! — закричала она, вырываясь. Теодор размеренно наносил удары, которые, впрочем, становились все слабее по мере того, как остывал его гнев, только Эмма не чувствовала этого. Она плакала. — Хватит, пожалуйста!
Теодор остановился, отпустил ее. Они стояли посреди примолкшей толпы и смотрели друг другу в глаза.
— Ты раскаиваешься? — спросил Теодор. Все замерли в ожидании ее ответа.
— Ненавижу тебя, — процедила она. Тогда Теодор мрачно усмехнулся размахнулся и отвесил ей пощечину — несильно, ни боли, ни отпечатка на щеке не останется. Потом развернулся и пошел прочь, оставив ее посреди зала. Толпа расступалась перед ним. Вдруг он столкнулся с какой-то женщиной. Леди Минтон. Они неслышно обменялись парой слов — и удалились вместе.
После этого зал словно взорвался шумом голосов, обсуждающих это событие. Все снова пришли в движение.