— Не знаю, Эмма, — сказал он.
— Ты… можешь остаться? — спросила она, прежде чем он успел отвернуться.
— Остаться?
— Спать со мной.
Теперь, когда она призналась в любви, попросить об этом стало гораздо легче. Вместо ответа Теодор потушил последнюю свечу и забрался под одеяло к Эмме.
— Спасибо, — сказала она, устраиваясь у него в объятиях. Он повернул голову и поцеловал ее в волосы. Эмме совсем не хотелось спать, она все вспоминала свое признание, оно беспрестанно звучало у нее в голове. Она перебирала в уме слова, которые хотела бы сказать Теодору, но мысли ее были беспорядочны, она не могла сосредоточиться на чем-то одном.
— Я должен сказать, — вдруг начал Теодор.
— Да?
— Я чувствую себя виноватым…
— За то, что не любишь меня? — грустно усмехнулась Эмма. — В этом я должна винить только себя.
— Нет. За то, что Джульетта… родилась раньше срока, за то, что она умерла.
— О, Теодор, — Эмма приподнялась на локте. — Ты не виноват. Такое случается.
Эмма вдруг поняла, что не верит собственным словам. Неужели все это время она винила мужа? Говорила себе, что виновата сама, и винила его? Себя, конечно, тоже, но про вину Теодора просто предпочитала не думать.
Теодор мрачно усмехнулся — он тоже не поверил ее словам.
— Прости меня, Эмма. Я должен был выбрать другое время для воспитания жены.
Эмма отодвинулась от него.
— Все это из-за меня, — глухо сказала она. — Если бы я на один твой вопрос ответила прямо, а не вспылила и не наговорила Бог знает что, у тебя не возникло бы необходимости воспитывать жену.
Она была отвратительна себе.
— Ты говоришь о том вечере, когда сообщила мне о беременности, а я спросил чей это ребенок?
— Да, — Эмма беззвучно заплакала от горя по покойной дочери. — Прости меня, Теодор. Я виновата гораздо больше тебя.
Он просто обнял ее, не пытаясь утешать.
— Значит, ты тоже винишь меня.
— Не больше чем себя, — честно ответила Эмма сквозь всхлипывания. — Я так глупо вела себя. Мне уже за тридцать, а я вела себя как…
— Тс-с, не надо. Все в прошлом.
«Я надеюсь, что в прошлом,» — добавил он про себя. Через несколько минут она успокоилась и затихла, крепко прижимаясь к нему.
— Может быть, у нас больше не получится… — сказала Эмма спустя вечность.
Теодор не ответил, только вздохнул.
Глава 30
Эмма тихонько подошла к двери лаборатории. Она не смогла бы объяснить, зачем пришла сюда. Ей просто вдруг захотелось увидеть Теодора там, где он больше всего любил проводить время.
Она постучала в дверь, не рискнув ворваться без спроса. Конечно, вряд ли Теодор занимался здесь тем же, чем однажды ночью у себя в спальне, но она понятия не имела, что за опыты он проводит у себя в лаборатории и как на них может повлиять чье-то неожиданное вторжение.
— Войдите.
Женщина неуверенно вошла в лабораторию. Она никогда не была в таких местах.
Теодор встал из-за стола, приветствуя ее.
— Эмма? Чем обязан? Что-то случилось?
Она покачала головой.
— Ничего не случилось. Я помешала?
— Нет, я читал, — он указал на книгу, лежавшую на столе. — Что привело тебя сюда?
Эмма с трудом подавила желание придумать какую-нибудь причину, лишь бы только не сказать правду. Она была недовольна тем, что в ней вообще возникло желание соврать.
— Любопытство, — призналась она, оглядываясь. Посреди комнаты стоял длинный стол, на котором была какая-то установка из стекла и непонятных ей приспособлений. Рядом россыпью лежали сверкающие и мутные камешки. Стены по обе стороны от двери были скрыты шкафами, на полках которых располагались различные приборы. В стене напротив вообще-то было два окна, но одно из них сейчас было завешено плотной темной тканью и не пропускало света. Возле другого, открытого, располагался стол, за которым и сидел Теодор, когда она вошла.
— Чем ты занимаешься? — спросила она, огибая установку и стараясь ничего не коснуться — не из боязни запачкать платье, а из опасения что-нибудь уронить и испортить. О научных экспериментах она знала мало, но ей как-то довелось слышать об одном чудаке-ученом, довольно безобидном малом, но приходившим в ужасную ярость, если кто-то осмеливался покуситься на его бесценные научные приборы. Поэтому она предпочла ни к чему не прикасаться. Даже к драгоценным камешкам, с первого взгляда безобидно лежавшим на краю стола. Они притягивали ее взор, беззастенчиво переливаясь в солнечных лучах, падавших на стол из окна.
Теодор стоял, прислонившись к своему столу и скрестив руки на груди.
— С камнями? Исследую, изучаю.
— Зачем?
Для нее драгоценные камни были всего лишь украшением и тот факт, что кто-то смотрит на них всего лишь как на предмет для изучения, привел ее в недоумение.
— Чтобы знать, — пожал Теодор плечами, испытывая желание как-нибудь объяснить ей то, чем он занимается. — На свете много минералов, много веществ, из которых они состоят, но об этом очень мало известно. Так что я не могу сказать тебе, чем я в точности занимаюсь. Пытаюсь рассмотреть их, взвесить, измерить, растворить, сжечь…
— Сжечь? — ужаснулась Эмма, с жалостью глядя на маленький сапфир, откатившийся от общей кучи.
Теодор насмешливо улыбнулся ей.
— Не бойся, ему это не грозит. Здесь же не только драгоценности, здесь и много других камней.
— А что потом, когда все изучишь?
Теодор закатил глаза.
— Если мне удастся «все изучить», то я буду самым великим ученым столетия.
Она посмотрела на него, неуверенная, насмехается ли он над ней. Так и не сумев понять, вздохнула и огляделась. Взгляд ее привлекал одна прозрачная вещь треугольной формы на центральном столе.
— Что это за… кристалл? — неуверенно спросила она.
Теодор тихонько усмехнулся.
— Это просто стеклянная призма.
— Стеклянная? — удивилась Эмма.
— На самом деле довольно дорогая вещь. Довольно трудно получить призму идеальной формы.
Теодор осторожно взял призму в руки, взглянул на Эмму и вдруг заговорщически улыбнулся. — Хочешь увидеть радугу?
Эмма засомневалась, не связана ли подобная «радуга» с каким-нибудь взрывом, но ей не хотелось обижать Теодора и разрушать ту легкую атмосферу, что сегодня установилась между ними.
— Если это не опасно, то хочу.
— Нет, — с усмешкой уверил ее Теодор. — Это не опасно, это очень даже просто.
Он аккуратно поставил призму на стол, плотно закрыл ставни на окне. Эмма удивилась: в других комнатах ставней на окнах не было.
В лаборатории стало темно.
— Сейчас, — сказал Теодор, отодвинул специальную шторку на щели, проделанной в одной из ставень. Узкий пучок света упал прямо на Эмму. Она удивленно заметила, что в луче света кружатся пылинки, и игра мелких частичек настолько заворожила ее, что она даже не следила за тем, что делал Теодор. Внезапно луч света исчез, а на полках, уставленных приборами, заиграла радуга.
— Ох…
Радуга слегка подрагивала и перемещалась. Эмма радостно посмотрела на Теодора, по-детски ошеломленная эти чудом… Оказывается, он просто поднес стеклянную призму к щели, но поскольку не мог сохранять полную неподвижность, то и радуга слегка дрожала.
— Нравится? — снисходительно спросил он. Эмма усмехнулась в ответ, подавляя внутренний позыв обидеться на его тон.
— Это для тебя все просто и привычно, а в школах для девочек, между прочим, этому не учат, — все-таки ответила она, стараясь говорить легко.
Теодор стал поворачивать призму так, что радуга стала приближаться к Эмме. Она затаила дыхание, ожидая, когда радуга наползет на нее, но этого так и не случилось: вместо этого радуга разом оказалась на другой стене.
— Ох… — разочарованно вздохнула она и огляделась. Оказывается, в комнате прыгало еще несколько таких же радуг.
— Как это получается?