— Значит, я могу делать, что захочу? — внезапно рассердилась она.
— Можешь.
Выражение безмятежного спокойствия прочно воцарилось на его лице. Эмма отчетливо поняла: что бы она ни делала, он будет встречать это с таким же выражением лица.
Она почувствовала, как глаза наполняются слезами. Глядя ему в глаза, она тихо и отчетливо произнесла:
— Теодор, я хочу, чтобы ты запер меня в комнате, ключ от которой хранил бы только у себя. Хочу, чтобы ты приставил ко мне людей, которым безоговорочно доверяешь, и никого бы ко мне не пускал, но только приходил сам… иногда.
По мере того, как она говорила, глаза Теодора все больше округлялись.
— Эмма, что за глупости?
— Если так надо, чтобы ты доверял мне хоть немного, чтобы ты продолжал приходить ко мне… ночью, то пожалуйста…
Она не договорила. Теодор обошел стол, поднял ее на ноги и крепко поцеловал, не позволяя ей больше выговорить ни слова.
Он обнял ее, крепко прижав к себе. Эмма беззвучно плакала.
— Я не собираюсь запирать тебя.
— Но что еще я могу сделать, чтобы ты верил мне?
Казалось, слезы лились помимо ее воли. Голос Эммы был тверд и решителен.
Теодор не ответил.
— Я знаю, доверие либо есть, либо нет, и твое я потеряла, Теодор, но очень хочу, чтобы ты верил мне, хоть немного. Хоть когда-нибудь…
— Успокойся, Эмма, пожалуйста. Ребенок должен родиться вовремя и здоровым.
— Да, конечно, — она заставила себя выбраться из его объятий и вытерла слезы. Несколько раз глубоко вздохнула. Что за глупую истерику она здесь устроила! Но по крайней мере выражение безмятежного спокойствия на лице Теодора сменилось тревогой. — Извини.
Теодор стоял рядом с женой, молча наблюдая за ней. Он видел, что ей хочется сказать что-то еще.
— Так что же, — решил он заговорить сам. — Значит, ты хочешь, чтобы я продолжал приходить к тебе, несмотря на то, что ты уже забеременела?
— Да, пожалуйста, — она тревожно ждала его ответа на им же самим сформулированную просьбу.
— Если врач скажет, что это безопасно для ребенка, то я буду приходить, — он мягко улыбнулся Эмме, но она не улыбнулась в ответ.
— И еще… даже если будет нельзя, не мог бы ты просто спать со мной? Всегда? Каждую ночь? И даже когда ребенок родится?
— Хорошо, — согласился он, с нежностью глядя на нее.
— И еще… — голос ее сел. — Я бы хотела…
Она не смогла договорить. Вместо этого она подошла к Теодору и поцеловала его. А пока целовала, положила руку на пока еще мягкую выпуклость его штанов.
— Эмма, тебя еще не осматривал доктор, — возразил Теодор.
— Я хочу, как в прошлый раз, только до… конца.
— Я не хочу заставлять тебя делать то, что тебе не хочется. Я вполне способен к воздержанию в течение многих месяцев.
— Тео, похоже на то, что это я тебя заставляю, — огорчилась Эмма и убрала ладонь. — Извини.
Он взял ее руку и поднес к своим губам, поцеловав в ладонь.
— Я просто не могу поверить, что тебе действительно хочется сделать это. Мне кажется, это должно быть довольно неприятно. Или это еще одна ласка, которая нравится тебе, но ты не могла признаться в этом раньше?
— Я не знаю, нравится мне это или нет, я никогда раньше не делала этого.
— Почему?
— Мне была противна сама мысль об этом, — она вдруг улыбнулась. — Однажды лорд Ренвик попытался заставить меня сделать это, но я устроила ему дикую истерику и пригрозила, что сожму зубы, даже если он потом убьет меня. Он поверил.
Теодор поморщился.
— Но, Теодор, я хочу сделать это для тебя. Пожалуйста.
— Почему?
— Не знаю. Может быть, потому, что ты делал подобное для меня.
Он на мгновение закрыл глаза.
— Хорошо.
Услышав это слово, Эмма словно вспыхнула от радости, и это рассеяло последние сомнения Теодора.
— Только помни, ты можешь прекратить в любой момент, если тебе что-то не понравится.
Она кивнула. Она не могла сразу приступить к намеченному, поэтому начала целовать Теодора, чтобы преодолеть смущение и набраться храбрости. Потом встала на колени. И хотя Теодор смотрел на нее сверху вниз, она не чувствовала себя униженной или грязной — может быть потому, что он смотрел на нее с невыразимой нежностью. Закрыв глаза, она обхватила его горячую плоть губами, осторожно приняла ее еще глубже в себя. Теперь она уже знала, чего ждет Теодор, и стала двигаться сама, то окутывая его теплом своего рта, то выпуская наружу. Горячий, нежный… Ласковый, ранимый… Она продолжала свои ласки, все быстрее и быстрее — она не знала, кто задавал ритм, она или Теодор, — пока не наступило извержение. Эмма на мгновение испугалась и застыла, но тут же успокоилась, осознав, что ничего страшного не произошло. Просто в этот раз она получила то, что хотела.
Теодор отстранился и поднял Эмму на ноги.
— Все в порядке? — спросил он заботливо и немного встревоженно.
— Да.
Голос плохо ее слушался.
— Так странно…
— Пойдем сядем.
На ватных ногах он добрался до кресла, посадил Эмму себе на колени и с удовлетворением вздохнул.
В душе Эммы царили мир и покой.
В тишине зазвучал голос Теодора:
— Эмма, мне все-таки кажется, что я люблю тебя.
Она встрепенулась, посмотрела ему в глаза. Теодор улыбался — чуть иронично, нежно. Взгляд его был кристально чистым.
Он сказал «кажется, люблю». Последствия испытанного удовольствия, вероятно, — с таким эффектом она в своей жизни уже встречалась. Но Теодор вроде не имел привычки говорить глупости. Может, он просто не уверен в своих чувствах. Зато она уверена в своих.
— Я люблю тебя, — ответила она ему и снова положила голову ему на плечо. Ей всегда будет достаточно того, что он уже дал ей. Его нежность, его ласка и забота, его готовность быть с ней несмотря на все ее проступки, на всю ее глупость — если это не любовь, то что же?
КОНЕЦ