Спустя шесть часов во внутренний дворик тюрьмы вывели на прогулку заключенных. Я подошел к окну и посмотрел вниз. Зрелище, конечно, не особенно приятное – под присмотром охранников заключенные, облаченные в застиранные арестантские робы, без дела слонялись по замкнутому пространству, курили и тихо переругивались между собой.
Я хотел уже было отойти от решетки, но внезапно мое внимание привлек арестант, который, поминутно озираясь, доставал из металлического бачка для пищевых отбросов продолговатые свертки. Свертки напоминали мне внешние части от разобранной винтовки.
Эта картина пробудила во мне сильные подозрения. В Таджикистане подобным образом моджахеды транспортировали оружие. Я подумал о том, что неплохо было бы поделиться своими подозрениями с тюремной охраной. Но как сделать это, не «засветившись»? Ведь тюремный «телеграф» – один из самых универсальных в мире. И если в «Азии» станет известно, что я заложил кого-то из зеков, меня моментально «расколют»…
В этот момент с лязгом открылась дверь камеры, взвизгнули несмазанные дверные петли – на пороге появился милиционер внутренней охраны – с массивной челюстью и серыми глазами, буравящими, казалось, любой предмет насквозь.
– На допрос, – коротко оповестил он. – Руки за спину. Когда будешь идти по дворику, не оглядывайся и не озирайся.
– Я заявляю протест в связи с моим незаконным задержанием, – начал я агрессивно «наезжать» на него.
– Следователю заявишь! – оборвал меня конвоир. – Давай топай, телятина…
Милиционер повел меня через тюремный дворик в служебное помещение, которое было расположено в другом конце здания. Когда я проходил по двору, многие заключенные внимательно следили за мной. Я не сомневался, что уже сегодня к вечеру либо завтра к утру «азиаты» будут знать о моем задержании.
Проходя мимо мусорного бачка, где только что какой-то странный человек, озираясь, доставал подозрительные свертки, я выразительно чертыхнулся:
– Черт, шнурок на ботинке развязался! – и быстро нагнулся, чтобы его завязать.
– Не нагибайся, мать твою! – тут же прикрикнул охранник. – Запрещено!
В те доли секунды, пока он орал на меня, я успел поднять с земли клочок газеты. Он был густо выпачкан чем-то очень густым, со специфическим запахом, вроде оружейного масла. Итак, теперь можно было не сомневаться, что местные зеки разжились собственным оружием. Значит, в ближайшее время надо ждать большой шухер или беспредел. Интересно, какую взятку получил один из тюремных чиновников за то, что согласился посмотреть сквозь пальцы на нарушение правил при транспортировке пищевых отходов?
Спустя несколько минут меня ввели в небольшой, насквозь прокуренный кабинет с затекшими обоями. За столом посреди кабинета сидел мой вчерашний знакомый – следователь Семен Кодаков. Перед ним лежала раскрытая папка, бумаги которой он внимательно изучал.
– Садитесь, Пегин, – разрешил он, не поднимая головы.
Окинув взглядом комнату, я сразу понял, что следователь выбрал плохое место для разговора. Напротив окна кабинета, на уровне четвертого этажа виднелось зарешеченное окно – это была тюремная камера.
– Могу я знать причину, по которой здесь нахожусь? – спросил я, опускаясь на стул.
Стул, на котором я сидел, не был привинчен гайками к металлическому полу. Значит, если мои ответы не удовлетворят Кодакова, он может начать бить меня этим стулом…
– Да, это ваше право, – поднял, наконец, голову следователь и пристально посмотрел на меня.
– Так удовлетворите же мое право, – вырвалось у меня.
– Вы знакомы с сотрудником правоохранительных органов Василием Моховым? – начал допрос Кодаков.
– Первый раз в жизни слышу.
– Ну, а как вы тогда можете объяснить тот факт, что в его блокноте записано: «Владимир Пегин, гостиница, 12 номер».
– Я в ментовские блокноты не заглядываю, – начал я осторожно «прощупывать» следователя. – Может, этого самого Мохова я и встречал когда-нибудь, да только он мне не представился как легавый. Если вы мне устроите с ним очную ставку, я, возможно, и опознаю его в лицо. Очная ставка – это лучше, нежели чтение чужой записной книжки или блокнота…
– К сожалению, очная ставка пока исключается. Василий Мохов находится в больнице. Его ранили в перестрелке.
«Плохо дело, – лихорадочно соображал я. – Вася был для меня единственным связующим звеном с органами. Сколько он еще проваляется на больничной койке? Как серьезно ранен? Видимо, пока мне придется действовать автономно. Но, по крайней мере, теперь я знаю точно, что Мохов не предатель. В своего человека бандиты не стали бы стрелять…»
– Так чего же вы хотите от меня, гражданин следователь? – прикинулся я наивным простачком.
– Чтобы вы доказали свою непричастность к покушению на Василия Мохова.
– А позвольте узнать, когда в него стреляли?
– Вчера утром.
– Вчера утром я был в гостинице.
– И что же вы делали в гостинице?
– Спал. Я обычно первую половину ночи страдаю от бессонницы, зато вторую половину ночи и все утро сплю, как убитый. Наверняка, дежурная по этажу и швейцар у дверей подтвердят, что я в это время никуда не выходил.
В кабинете воцарилась напряженная тишина. Следователь крутил в руках дешевую шариковую ручку, постукивая по гладкой поверхности стола то стержнем, то колпачком, и угрюмо смотрел на меня. Это молчание свидетельствовало о том, что он мне не верит и ждет от меня дополнительных пояснений.
Но я хорошо знал привычку следователей – «давить на характер», пока у подозреваемого не сдадут окончательно нервы и он не начнет «раскалываться». И потому не нарушал молчания, тупо глядя в переносицу Кодакова. Наконец, тот устал молчать и сказал:
– Два часа тому назад я навестил Василия Мохова в больнице. Он чувствовал себя достаточно хорошо для того, чтобы принять меня. Я рассказал ему о том, что задержал вас, потому что меня насторожила запись в его записной книжке. И тогда он без каких-либо объяснений приказал мне освободить вас. Как вы объясните этот факт?
«Ну, порадовал ты меня, приятель! – возликовал я. – Значит, дела обстоят не так уж плохо. Видимо, Вася Мохов быстро оклемается, и мы с ним еще наделаем делов!»
– Этот факт вам должен объяснять ваш начальник, – независимо пожал я плечами. – Но я, кажется, догадываюсь, почему ваш шеф меня пометил…
– Почему же?
– Некоторое время я был связан с криминальным бизнесом в Москве, – начал я «гнать волну», – и ваш начальник, видимо, подумал, что я смогу быть полезен ему. Но он ошибается. Ко мне и раньше обращались из милиции с предложениями поставлять кое-какую информацию о своих прежних знакомствах. Но я отказал тогда и намерен отказать и теперь, вашему шефу. Я завязал с этим делом. Я хочу жить честно. Я не намерен вновь проникать в преступную среду, чтобы помогать вам. Справляйтесь со своими обязанностями сами, без моей помощи. Так и передайте это своему Мохову, когда он выздоровеет.
Вновь в комнате повисла тягостная пауза. Через минуту тишину нарушил Кодаков:
– То, что вы мне сказали, звучит неубедительно… В этот момент, скосив глаза направо, в сторону раскрытого окна, я увидел ствол винтовки, высунутый из тюремной камеры и направленный прямо на следователя. Так вот в чем дело! Значит, оружие доставили в тюрьму в расчете не на арестантский «шухер», а для ликвидации конкретного мента! Сообразив это, я крикнул:
– Мне не нравится здешний режим!
– Что? – оторопело воззрился на меня следователь. Но времени на объяснения уже не было. Вскочив со своего места, я бросился на Кодакова и повалил его на пол, прикрывая своим телом. Это было сделано вовремя. Буквально через секунду в письменный стол, где только что сидел следователь, впилась пуля. От стола откололась щепка.