– Семен, неси коньяк, черт тебя подери! Семен!!
Перепуганный секретарь заглянул в кабинет и виноватым голосом проблеял.
– Василий Васильевич, у нас нет французского коньяка.
– Я тебя посажу, скотина! Неси какой есть!
Семен аккуратно достал последнюю бутылку Армянского и отнес в кабинет Будину.
– Вызови мне Астафьева, быстро.
Семен убежал выполнять поручение, а Василий Васильевич налил себе коньяка.
Астафьев Федор Петрович был начальником личной охраны президента и главой Тайной канцелярии. Худой, в сером костюме, с седеющими волосами, он был отличным специалистом своего дела и преданным псом своего хозяина. Он был среднего роста, но все равно возвышался почти на голову над Будиным. Зная комплекс неполноценности президента относительно высоких людей, Астафьев стоял перед вождем на полусогнутых ногах и слегка сутулился, чтобы казаться ниже.
– Федор, вчера ты мне что-то хотел доложить, но у меня не было настроения тебя слушать. Что у тебя там?
Астафьев кашлянул в кулак, извинился и начал.
– Василий Васильевич, я хотел предупредить о возможном покушении на вас.
– Продолжай, – буркнул Будин и уселся в кресло.
– У нас в следующем месяце запланированы мероприятия по открытию монумента в вашу честь.
Будин заулыбался. Предстоящее мероприятие грело ему душу. Памятники ему великому уже начали появляться в разных городах, но этот… В его родном городе на Дворцовой площади будет установлен огромный пятнадцатиметровый монумент - исполинских размеров бронзовый Будин В.В. на коне. Уникальной особенностью этого колосса являлся меч, который Великий Вождь держал в руке. Этот меч был вылит из чистого золота и весил полтонны. Ровно год назад Санкт-Петербург был переименован в Будинград. В городе, гордо носящем имя Великого Вождя, обязан был быть памятник. И не один. Десятки! А этот был первый, особенный...
– Так вот, – перебил мысли вождя Астафьев, – до нас дошла информация, что на церемонии открытия памятника, где вы должны будете сказать речь, на вас могут совершить покушение. Мы усиленно работаем, задержали нескольких участников возможного покушения, но есть еще другие преступники, которых пока ищем. Это целая подпольная организация, но мы работаем, Василий Васильевич.
– Это хорошо, что работаете. Только как ты допустил это? Ты должен был пресечь в зародыше! Ты должен выявлять этих тварей, как только они начинают только думать о покушении!
– Мы все сделаем, Василий Васильевич.
– Я надеюсь. Ты же не хочешь, чтобы я пропустил это знаменательное событие? Или ты предлагаешь перенести мероприятие?
– Никак нет!
– Сколько тебе надо времени?
Астафьев сглотнул.
– Постараемся все сделать за десять дней.
– Неделя. Семь дней! Слышишь? Ступай. Завтра утром доложишь. Полный доклад, с фамилиями, связями, схемами и прочее… мне тебя не учить.
– Понял, Василий Васильевич. Я могу идти?
– Иди, Федор, иди. У тебя мало времени, давай работай.
Астафьев ушел, а Будин снова завалился в кресло с коньяком. Удивительно, но к новости о планируемом покушении он был совершенно равнодушен. Сколько уже было этих покушений, в том числе и планируемых. Но он все равно живее всех живых, ведь он Великий Вождь, а вожди не умирают.
Аркадия Ивановича арестовали утром. Об этом Павлу поведала жена деда Аркаши Любовь Сергеевна, когда он после работы, как обычно, забежал в гости к старикам. Женщина, вытирая слезы, рассказала, что рано утром пришли три человека в штатском, в сопровождении военных. Провели обыск. Изъяли радиоаппаратуру, какие-то бумаги и забрали Аркадия. Куда повезли его, в чем обвиняют, ничего не сказали. Павел был потрясен этой новостью. Он уже уходил, но его вдруг остановила Любовь Сергеевна.
– Паша, подожди!
Она отошла в соседнюю комнату, и спустя минуту вынесла бумажный сверток размером с книгу.
– Что это, Любовь Сергеевна?
– Они не смогли это найти. Аркадий Иванович просил, чтобы я передала это тебе.
– Мне?
– Да, тебе. Он предполагал, что за ним могут прийти, и просил, если это случится, чтобы я отдала тебе.
– Спасибо, Любовь Сергеевна.
Павел шел домой расстроенный. Это был донос, или же Аркадия Ивановича вычислили? Пользование радиолюбительской аппаратурой – достаточно серьезное нарушение. Но еще более серьезным преступлением было иметь иное идейное убеждение.